1937. Трагедия Красной Армии

Сувениров Олег Ф.

Еще более «усовершенствовалось» пыточное дело при «тишайшем» Алексее Михайловиче. По описанию известного историка Н.И. Костомарова при нем «пытки, были разных родов; самая простая состояла в простом сечении… Иногда, привязавши человека за руки к перекладине, под ногами раскладывали огонь, иногда клали несчастного на горящие уголья спиною и топтали его ногами по груди и по животу. Пытки над преступниками повторялись до трех раз; наиболее сильною пыткою было рвание тела раскаленными клещами, водили также по телу, иссеченному кнутом, раскаленным железом; выбривали темя и капали холодной водой и т. п.» ²⁸⁰.

Широко практиковались пытки и при Петре I. Сам царь не только не чурался их, но, по утверждению Н.И. Костомарова, «с видимым удовольствием присутствовал на этих варварских истязаниях» ²⁸¹. Речь в данном случае шла о допросах восставших в 1697 г. стрельцов. Признания добывались пытками. Сначала несчастных пороли кнутом до крови на виске. Если стрелец не давал «нужного» ответа, его клали на раскаленные

уголья. Дело было поставлено на поток. По свидетельству современников, в Преображенском селе ежедневно курилось до тридцати костров с угольями для поджаривания «несознающихся» стрельцов. (Насколько крепок бывает российский человек, можно судить по тому, что и при этих нечеловеческих муках никто из стрельцов на царевну Софью не показал. Даже одна нищая женщина, передавшая письмо стрельцам от Софьи, отысканная и схваченная людьми Петра, ни в чем не созналась и умерла в мучениях под пытками.) Имеются данные о том, что Петр I лично присутствовал на пяти из шести пыточных допросов родного сына Алексея. Тогда Сенат грозил даже вице-губернаторам за служебные упущения «черева на кнутьях вымотать» ²⁸².

Применялись пытки и при Анне Иоанновне. Именно таким путем выбили у бывшего кабинет-министра А.П. Волынского признание, что он якобы хотел сам занять престол ²⁸³. Вообще, по мнению В.Г. Короленко, во время бироновщины «пытки принимали ужасающие формы» ²⁸⁴.

Пытки в то время были столь обычным явлением, что постепенно сложились кадры специалистов по их проведению, так называемые заплечные мастера. Они жили в малых городах и при переписи их звание так и отмечалось: «заплечный мастер». В своем историческом очерке «Русская пытка в старину» В.Г. Короленко рассказывает, как Екатерина II пожелала узнать, что такое российская пытка, и сделала соответствующий запрос. Ей были представлены официальные сведения, озаглавленные «обряд како обвиненный пытается» ²⁸⁵– о дыбе, о сечении, огне – и все это «для изыскания истины»! По утверждению историка XIX века Снегирева, пыточные речи записывались в три приема: первый – с подъему, когда пытаемый поднят с вывихнутыми суставами; второй – «с пытки», когда подвешенного били кнутами и третий – «с огня», когда его снимали и жгли огнем ²⁸⁶.

Шли годы и десятилетия. Путешествующие без виз идеи просвещения и гуманизма иногда залетали и в головы издавна привыкших пытать непокорных подданных российских монархов. Уже Петр I воспретил пытки в малых делах. При Елизавете отменили пытку для провинившихся в описке императорского титула, а также в делах корчемных. Человеколюбие царицы дошло до такой степени, что отменили пытку и для малолетних (до 12 лет) детей. (При Екатерине II пытать разрешалось уже только с 17-летнего возраста.)

Важным моментом в истории государства российского надо считать указ Петра III от 21 февраля 1762 г., которым отныне в России упразднялась Тайная канцелярия, а пытки при допросах впредь запрещались ²⁸⁷, был поставлен крест и на «ненавистном изражении «слово и дело». Но прекращение пыток на Руси не было делом одноактным. Понадобились еще два указа Екатерины II (1767 и 1774 гг.) об устранении, а затем и запрете пыток, упразднении застенков и института заплечных мастеров. Но поскольку указы эти были строго секретные («для губернаторов»), отдельные рецидивы пыток были еще возможны. В частности, известно, что пленных пугачевцев пытали. Возможно, что это в какой-то степени было вызвано проявлениями дикой жестокости со стороны самих пугачевцев. Так, по некоторым данным, Емельян Пугачев приказал с коменданта Татищевской крепости Елагина содрать кожу с живого, а жену коменданта изрубить на куски ²⁸⁸.

Но как бы то ни было, пытки в России были официально запрещены. И когда в 1801 г. в Казани власти все же дерзнули применить пытки, Александр I, узнав об этом, счел необходимым издать теперь уже открытый свой знаменитый указ от 27 ноября 1801 г. В нем, в частности, говорилось: «Правительствующий сенат, знаю всю важность сего злоупотребления (речь идет о применении пыток в ходе предварительного следствия. – О.С.) и до какой степени оно противно самым первым основаниям правосудия и притеснительно всем правам гражданским, не оставит при сем случае сделать повсеместно по всей империи строжайшие подтверждения, чтобы нигде, ни под каким видом, ни в высших, ни в низших правительствах и судах, – никто не дерзал ни делать, ни допущать, ни исполнять никаких истязаний, под страхом неминуемого и строгого наказания; чтоб присутственные места коим законом предоставляется ревизия дел уголовных, во основание своих суждений и приговоров полагали личное обвиняемых перед судом сознание, что в течение следствия не были они подвержены каким-либо пристрастным допросам, и чтоб, наконец, самое название пытки, стыд и укоризну человечеству наносящее, – изглажено было навсегда из памяти народной» ²⁸⁹. Это написано и объявлено по всей необъятной Российской империи почти 200 лет тому назад. Вот оно поистине «дней Александровых прекрасное начало…».

Очевидно, можно с полным основанием утверждать, что на протяжении всего XIX века в Российской империи какие-либо физические методы, а тем более пытки по отношению к подследственным политическим не применялись. Даже по отношению к открыто выступившим с оружием декабристам не

зафиксировано в ходе предварительного следствия по их делу ничего подобного. И ни один большевик, начиная с первосвященников типа Ленина или Сталина даже на Страшном суде не мог бы предъявить царскому правительству вообще, царским жандармам в частности, сколь-либо аргументированного обвинения в использовании на допросах даже примитивных мер физического воздействия, не говоря уже о пытках [41] . Законы Российской империи не допускали подобного, унизительного для человеческого достоинства, явления. И эти законы, как ни удивительно для ныне живущих россиян, соблюдались неукоснительно (отдельные эксцессы возможны, конечно, в любом деле). Мне во всяком случае ни разу не довелось встретить упоминание о подобных случаях во всей изученной литературе.

41

Правда, в 1957 г. Ворошилов утверждал, что его при царе «били по тюрьмам, требуя признаний, я не признавался» (Исторический архив 1993. № 3. С. 88), но конкретных фактов не привел.

Как же стало обстоять это дело с захватом власти большевистской партией? Вплоть до последних лет об этом в печати даже заикнуться было нельзя. Запрет был строжайший. С другой стороны, усиленно насаждалась и внедрялась идея о принципиальной невозможности, а следовательно, и полном отсутствии каких бы то ни было избиений, пыток в ходе предварительного следствия в советских местах заключения. Мол, об этом при «построенном социализме» и помыслить никто не может. В широчайшем распространении подобных воззрений были жизненно заинтересованы властные структуры и непосредственные исполнители злодеяний. Но в какой-то мере эта идея захватывала умы и миллионов представителей юного поколения. Даже в 1992 г. находились люди, утверждавшие, что «пока вообще не обнародовано ни одного свидетельства о пытках в «застенках» НКВД» ²⁹⁰. Как справедливо заметил в свое время по другому поводу Карл Маркс, историческое невежество еще никому не помогало. Не поможет оно и в данном случае. Уже сейчас опубликовано много данных, а будет еще больше.

Как же обстояло дело с легитимизацией, своеобразным узаконением пыток по отношению к политическим подследственным в середине 30-х годов? В. Рапопорт и Ю. Геллер утверждают, что уже «в 1936 г. физические методы дознания были узаконены ЦИК, исполнившим секретную директиву Сталина» ²⁹¹. Но источника своих сведений эти авторы не указывают, приглашая читателей верить им на слово. Не располагая достаточными фактическими данными для категорического отрицания этого утверждения, позволю себе серьезно усомниться в его достоверности. При резко выраженном неправовом характере советского государства, верховное руководство ВКП(б) все же всегда было озабочено созданием ему определенного имиджа такого режима, который якобы действует строго на основе самых демократических и самых справедливых законов. (И как же фальшиво подпевал здесь Максим Горький: «Это – самая яркая демократия Земли!») Да и зачем было Сталину и его приспешникам издавать такие, как они прекрасно понимали, не имевшие прецедента в человеческой истории документы в государственном порядке (ведь так можно было и «засветиться»), когда все это легко можно было обеспечить тайным указанием Политбюро ЦК ВКП(б), не оставляя никаких следов в государственных бумагах? (А потом «почистить» и партийные архивы.)

Роберт Конквест утверждает (правда, с оговоркой «по-видимому»), что первые официальные, хотя и секретные инструкции о применении пыток были выпущены в конце 1936 г. в Белоруссии. А уже в начале 1937 г. НКВД получил санкцию Центрального комитета. Сталин «судя по всему» дал официальное, но сугубо секретное указание о применении пыток ²⁹². Сколь-либо убедительных документальных подтверждений Конквест, увы, не приводит.

Общепризнанный российский исследователь истории сталинских преступлений Р.А. Медведев считает, что до весны 1937 г. пытки и истязания применялись в СССР только к отдельным политическим заключенным и лишь особо отобранными следователями, главным образом из верхушки НКВД. Право же применять по отношению к упорствующим «врагам народа» любые, даже самые изощренные методы физического и психического воздействия было предоставлено уже большинству следователей лишь после февральско-мартовского (1937 г.) пленума ЦК ВКП(б) ²⁹³. И данный уважаемый автор позволил себе обойтись без указания источника сообщаемых им сведений и вообще не говорить о том, кто именно давал такие указания.

Современные исследователи проблемы находятся в лучшем положении, поскольку только в 1993 г. был наконец опубликован стенографический отчет июньского (1957 г.) пленума ЦК КПСС, где она специально и довольно подробно исследовалась. На этом пленуме Н.С. Хрущев рассказал, что еще накануне XX партсъезда (или после него) «Каганович сказал, что есть документ, где все расписались о том, чтобы бить арестованных. Каганович предложил этот документ изъять и уничтожить». Каганович тут же попытался изобразить из себя «борца за демократию»: «Я это говорил как раз в подтверждение культа личности. Какой смысл мне было вспоминать об этом документе, где есть моя подпись?». До предела искушенный во всех кремлевских интригах и абсолютной аморальности всех этих «полулюдей, тонкошеих вождей» (Осип Мандельштам), Хрущев немедленно отпарировал: «Ты опасался, что другие найдут этот документ» ²⁹⁴.