1956. Венгрия глазами очевидца
Шрифт:
Берия на заседании Политбюро вел себя разнузданно, говоря точнее — по-хулигански, сплевывал не в плевательницу, стоявшую у него под ногами, а прямо на пол, около себя. Я цепенел от ужаса и омерзения. Мне казалось, что я нахожусь на каком-то ведьмином шабаше.
Это заседание Политбюро фактически вел Берия, беспардонно перебивая формально председательствующего Маленкова и Молотова, а также невнятно что-то бормотавшего Микояна — все они словно находились в каком-то трансе. Берия с каждой минутой все более и более входил в раж, становился все разнузданнее и разнузданнее, показывая всем остальным членам Политбюро, что на самом деле теперь он в стране хозяин. Причина такого поведения Берии мне раскрылась позже: как выяснилось — уже был подготовлен заговор, в результате которого он становился главой государства. Заговор, как известно, не удался. Безропотные, внешне соглашавшиеся
59
См.: Лаврентий Берия, 1953. Стенограмма июльского пленума ЦК КПСС и другие документы / Составители В. Наумов, Ю. Сигачев. М., Международный фонд «Демократия», 1999.
То заседание Политбюро 13 июня длилось несколько часов, был жаркий летний день, окна не открывались — бушевали дождь и гроза, рубашка у меня промокла до поясного ремня.
Когда на заседании возникало редкое затишье, мой перевод еще слушали, потом каждый говорил, не слушая другого, да и слушать было незачем — властители соцлагеря договорились заранее: Ракоши отстранить от должности премьер-министра, временно, «для исправления ошибок» (до пленума ЦК ВПТ), оставить за ним должность первого секретаря, а пост премьер-министра передать Имре Надю. Как известно, ошибки эти Ракоши не исправил — назревало народное восстание.
Последний раз я встретился с Ракоши в конце июля 1956 года, когда он был освобожден от должности первого секретаря и мне поручили сопровождать его при отъезде (фактически в ссылку) в Краснодар [60] . Там он поселился в небольшом доме вместе с женой Феней Федоровной.
Затем, когда я уже не работал в аппарате ЦК, а вел научную работу по Венгрии в Академии наук СССР, до меня доходила информация, что Ракоши много раз писал прошения, чтобы ему разрешили жить в Венгрии, но его не пускали. Правда, потом из-за ухудшавшегося здоровья его перевели поближе к Москве, в Горький (теперь Нижний Новгород). Умер Матьяш Ракоши в 1971 году.
60
Из мемуаров, опубликованных и на русском языке («Людям свойственно ошибаться». Из воспоминаний М. Ракоши) в журнале «Исторический архив» в 1997–1999 годах, известно, что Ракоши, вскоре после освобождения в июле 1956 года от обязанностей первого секретаря ЦК ВПТ выехавший в СССР, жил в дни венгерской революции в Барвихе. Он неоднократно вызывался в Москву, его мнение о путях стабилизации положения в Венгрии запрашивалось, однако уже в первые программные заявления нового правительства была включена жесткая критика его политики во главе партии и страны. Решение о высылке Ракоши в Краснодар было принято Президиумом ЦК КПСС уже весной 1957 года. Основанием для него послужили его попытки через верных ему венгерских коммунистов, бежавших в дни революции в СССР, и через венгерское посольство оказывать влияние на внутриполитические процессы в Венгрии не в интересах укрепления позиций Кадара (речь идет о критике политики Кадара и его правительства слева, по сути со сталинистской платформы). См. постановления Президиума ЦК КПСС по Ракоши: Президиум ЦК КПСС. 1954–1964. Том 2. Постановления, 1954–1958. М., 2006. С. 613, 619–623.
После этого побоища на Политбюро у меня осталось очень тяжелое впечатление. Я впервые увидел без прикрас истинные лица «небожителей». Прежде в моих личных представлениях эти люди были на высоком пьедестале. И вдруг я разглядел в них что-то нечеловеческое, звериное и мне стало страшно и противно участвовать в грязных политических игрищах. Я решил уйти из аппарата. Но оттуда так просто не уйдешь: очень много знаешь о порядках в ЦК, о руководящих личностях, деталях —
В 1952 году меня отпустили из отдела ЦК на годичные аспирантские курсы в Академию общественных наук при ЦК КПСС, где я должен был закончить и защитить кандидатскую диссертацию на тему «Современная венгерская литература». Диссертацию за год не напишешь, я давно занимался ею, готовил исподволь все годы, когда выпадали свободные дни и часы, главным образом во время отпусков.
Однако номер с уходом не удался. Грозные события в Венгрии уже назревали, и меня сняли с учебы. К диссертации я вернулся несколько позже, снова работая в аппарате ЦК.
Часть 5
Знакомство с Яношем Кадаром
(Донбасс — Днепропетровск)
С Яношем Кадаром я впервые познакомился весной 1955 года, когда он приехал в Москву во главе венгерской делегации по обмену опытом партийной работы, Первая поездка намечалась в Донбасс. Среди наших гостей царило радостное настроение, так как их большинство составляла партийная молодежь, только что освобожденная из тюрем [61] . Это было новое поколение будущих руководителей страны. Яноша Кадара освободили 22 июля 1954 года. После освобождения он стал секретарем райкома партии XIII промышленного района Будапешта «Андьялфёльд» (Angyalfold — Ангельская земля).
61
То есть прошедшая в конце 1940-х — начале 1950-х годов через волну репрессий и реабилитированная в 1954–1955 годах, когда (отчасти с подачи Москвы) начался медленный процесс пересмотра судебных дел.
Я заметил, что среди членов делегации он пользовался каким-то особенным авторитетом, к нему относились безгранично тепло и постоянно, но ненавязчиво о нем заботились.
Мне он сразу приглянулся: широкоплечий, с большими светлыми глазами, в которых таилась неуловимая улыбка. Лицо с ямочками на щеках, каким-то чудом сохранившимися у него после стольких лет мучений в его драматической жизни революционера-подпольщика при фашизме Хорти, после напряженной партийно-государственной работы в послевоенной Венгрии, тюремных мытарств при режиме Ракоши, которых хватило бы на нескольких человек. Правда, когда я встретился с Кадаром через 12 лет в 1967 году, проездом в Югославию через Будапешт с туристической группой, перешли эти ямочки в отметины постоянно напряженной жизни, стали глубокими бороздками-морщинами.
Я всегда буду помнить его улыбку, располагающую к себе, причем не дежурную и не ко всем, а по отношению к понравившимся людям. Переживший много драматических ситуаций, обманов и разочарований, он как-то интуитивно чувствовал неискренних людей, льстивших, желающих понравиться ему из-за выгоды. Тогда он сразу (и я это наблюдал) становился сухим, отрешенным, а взгляд его устремлялся куда-то мимо собеседника. Эта интуиция, мне казалось, выработалась у него в период подпольной работы, которая всегда велась на острие ножа и когда малейшие ошибки и промахи в ней не прощались.
Когда мы с Кадаром познакомились поближе, он мне говорил о верных людях: вот этот хороший человек, на него можно всецело положиться, а вот с этим надо быть осторожнее, что-то в нем не внушает доверия, нет искренности… А этот наверняка от вашего КГБ прикреплен, не говорите при нем лишнего, неправильно истолкует — и у вас будут неприятности.
Я однажды спросил Кадара, как это он так быстро распознает людей — будто на сортировочной веялке отделяет зерна от плевел. Усмехнувшись, Кадар ответил:
— Пожили бы как я — научились бы. Но врагу не пожелаю быть знатоком в этом «полицейском» деле — кровью пишется эта наука, хотя называется безобидно: политическое чутье. Я вот сразу понял, что вы не из органов КГБ, ничего лишнего ни у меня, ни у других членов делегации не спрашиваете. Живой интерес проявляете только к самой стране, ее жизни, культуре, интерес искренен, так как знаете язык. Чувствуется, хотите иметь более глубокое представление о Венгрии.
— Вы угадали, — подтвердил я, — я не из КГБ, я из трудовиков партаппарата, «партийный проли», как вы таких называете. И цель моя — хорошие дружеские отношения между нашими людьми и странами.