1993

Шаргунов Сергей Александрович

– Я обращаюсь к вам накануне событий чрезвычайной важности, – наклонился к бумаге, вскинул взгляд исподлобья, выдержал паузу. – Последние месяцы Россия переживает глубокий кризис государственности. В мой адрес потоком идут требования со всех концов страны остановить опасное развитие событий.

Потянулся знакомый гундосый голос, временами с пронзительными нотами, будто терзают резиновую игрушку.

– Чего хочешь? – задиристо спросил Виктор у экрана.

– Большинство Верховного Совета проводит курс на ослабление и, в конечном счете, устранение

президента, дезорганизацию работы нынешнего правительства…

– Правильно говорит! – Лена взяла с полки затускневший кубик Рубика и, сдув пыль, поставила обратно.

– Нынешний законодательный корпус утратил право находиться у важнейших рычагов государственной власти…

– Рожай уже! – Виктор поманил экран, вызывая на драку. – Чо те надо?

Ельцин медленно, с заторможенным достоинством поднял чашку ко рту, отпил. И тут же, очевидно, прислушавшись к требованию электрика Брянцева, выговорил неожиданно четко и стремительно, резко нажимая на слова:

– С сегодняшнего дня прерывается осуществление законодательной, распорядительной и контрольной функции Съезда народных депутатов и Верховного Совета. Заседания съезда более не созываются. Полномочия народных депутатов прекращаются.

Виктор перевел глаза на жену:

– Ты слышала?

– Не глухая.

– Он сделал это! – Виктор повторил раздельно и с восторгом: – Он сделал это! – За окном в меркнущем воздухе мелькнула бабочка, белая и легкая. – Да ему капут!

С экрана звучало монотонное, в нос: “Обращаюсь к руководителям иностранных держав… Ваша поддержка значима… Призываю вас и на этот раз понять всю сложность обстановки…”

– И что теперь будет? – сказал Виктор тихо.

– А что может быть? Теперь подчиняйся!

– Кому? Тебе, что ли?

– Делом всем пора заняться. И ты у нас не исключение. На кухне свет второй день мигает – проводку посмотри. В саду яблоки падают, гниют уже…

– Издеваешься? – Он вскочил.

– Почему это?

– Тут такое, а ты…

– Что еще стряслось? – Таня бросила на отца нетерпеливо-снисходительный взгляд.

– Война! – Виктор в отчаянии махнул рукой, грохнув об пол невидимую стопку. – Съезд на каникулах. Они даже повода не давали. А он… Он права не имел… Ну они ему покажут!

– На войну собрался… – Лена с полуулыбкой, словно залюбовавшись мужем, покрутила пальцем у виска. – Тебе-то до них какое дело?

– А ты… змея! – сказал он сбивчиво. – Ты никогда мои интересы понимать не хотела!

– Напьешься, да?

– Не дождетесь!

– А я здесь при чем? – вскрикнула Таня.

Виктор быстро вышел и шумно затопал наверх.

Таня подошла к телевизору, перещелкнула, попала на рекламу.

Три мультипликационных лимона в черных очках, синие пятерни и синие башмаки, маршировали с надтреснутым гимном:

– Сделать былью сладкий сон сможет “Лотто-Миллион”.

Переключила, снова – реклама. Зал с колоннами, за длинным столом – хорошо одетые молодые люди. Над ними некто немолодой начальственного вида, в синем костюме, с голубым платочком, торчащим из нагрудного

кармана, и прической седин, как у Ельцина. “Самое главное – это наша твердая вера в возрождение России. – Он говорил торжественно, сжимая карандаш в кулаке. – Каждый день мы должны осознавать, что миллионы людей доверили нам свои ваучеры! Ассоциация «Петр Великий»”, – раскатистый голос за кадром возвестил имя конторы, сотрудники которой сидели, благоговейно окаменев.

Остаток вечера и половину ночи Виктор, запершись, проторчал возле транзистора, внимательно роясь в радиоэфире, ощущая себя опытным грибником, который шарит палкой среди лесной травы.

Завтра Лену ждала работа, ему предстоял выходной. Утром он уже был в Москве.

Он вышел из метро “Краснопресненская” и уверенной походкой пошел в сторону здания, откуда ветер доносил обрывки микрофонного клекота и дым костров.

День был прохладный, но яблочно-желтый от осеннего солнца. За ночь случилось многое.

По пути ему попался открытый бак, заполненный мусором доверху, на котором мелом было печатными буквами написано: “ДЛЯ ЕБН”. Виктор вслух засмеялся, а какой-то гражданин бросил, озорно сверкнув глазами: “Ему теперь крышка!”

– Давайте, давайте туда, люди добрые! – заговорили идущие навстречу осоловевшие тетеньки. – Мы всю ночь провели! Теперь ваш черед!

Вскоре Виктор наткнулся на небольшую баррикаду. В конце улицы, где раскинулся парк, были навалены куски асфальта, оградки, деревянные ящики, срезанные ветки, и в разные стороны смотрели арматурины. Поверх растянулась простыня с черными буквами: “Прости, распятая Россия!” – и трепетал андреевский морской флаг: две синие скрещенные полосы. Перед баррикадой прохаживался казак в курчавой папахе, с серебряными погонами, как будто со старинной открытки. Лицо его было вдохновенным и кротким, золотились борода и подкрученные усы. Он поигрывал нагайкой, щелкая по высоким начищенным голенищам.

– Это Морозов… Сотник… – донеслось из толпы женщин, глазевших чуть поодаль. – Застава… Казачья застава… Всю ночь ребята камни носили!

Пройдя дорожкой между баррикадой и стеной стадиона, Виктор вышел к костру. На ящиках сидели лысый бородач в бушлате и по бокам от него двое в черных куртках с красными нарукавными нашивками, на которых что-то узорчато белело. Подле костра, потрескивавшего досками и рассыпавшего искры, важно покоился большой топор.

– Откуда вы, мужики? – спросил Виктор, нагнувшись.

– Приднестровье, – ответил бородач, грассируя, и вскинул оценивающие желтоватые глаза.

– А что это нарисовано? – Виктор тронул нашивку одного из парней.

– Коловрат! – с веселой охотой объяснил тот.

– Маскарад, – лысый снова вскинул глаза. Картавость странно придавала ему мужественность. – Ты в армии служил?

– Как положено, – сказал Виктор.

– Давай к нам, здесь взрослых не хватает.

– Сейчас… Малость погуляю и вернусь… – Виктор подставил лицо ветру, смывая печать жара, и поспешил дальше.