1993
Шрифт:
– Мы за советскую власть, но повторяю: эти господа депутаты нам не союзники, а попутчики. Это они посадили нам на хребтину Ельцина и должность президента ввели, это они придумали поганую независимость России и праздник поганый, это они одобрили сговор в Беловежье. Помните, мы сами их разогнать хотели? Поход на Белый дом. Декабрь девяносто второго. – Он повел глазами, вытягивая шею.
– Помним, помним… – раздались голоса.
– Как не помнить, Виктор Иванович, – наклонилась пожилая сухощавая женщина в защитных пилотке и гимнастерке, зазвенели ее ордена. – Виктор Иванович!
– Аюшки!
– Ты бы одевался
– Виктор Иванович, нате поешьте… Теплая, не горячая, – мелодично известила девица, протягивая на ладони разломленную картофелину. Виктор сразу вспомнил ее темные косицы, которые видел у музея Ленина после поминок. – На соседнем костре испекли вместе с Пичушкиным. Уже соленая!
– Что, и Пичушкина запекли? – Анпилов широко улыбнулся.
– Нет, Пичушкин мне помогал просто, – девица искренне смешалась.
Анпилов взял клубень, похожий на камень, задержав руку девицы в своей, и Виктор увидел черный маникюр ноготков.
– Виктор Иванович, не надо тебе соль, вредно же! – подала ревнивый голос нарумяненная и красногубая старуха с сиреневыми кудрями.
Анпилов повернулся к ней, не гася улыбки:
– Не могу я без соли! Ну хоть убей! Товарищи родненькие, давайте лучше споем! Санек, ты где?
На край бревна резво присел, сжимая гитару, юноша с золотистыми космами и решительным вздернутым носом.
– Команданте Че Гевара… – подмигнул Анпилов синим, еще ярче заискрившим глазом. – Не выучил еще? – И хрипловато раздельно напел:
Десде ла историка алтураДоне эл сол де ту бравура…Юноша смущенно зачесал нос.
– А “Куба рядом” знаешь?
– Кубарем?
– Ну молодежь пошла… “Куба далека, Куба рядом…” Что, никто слов не знает? – Анпилов улыбался победной улыбкой космонавта, обводя всех веселым взглядом; остановился на Викторе – смотрел проницательно, словно бы подначивая.
– Я знаю, – не выдержал Виктор.
– Привет, Чубайс! – Анпилов выдавил в рот рассыпчатую картошку из пепельного мундира.
У кого-то жалобно замычала гармонь, предлагая себя вместо гитары.
– Я не Чубайс, – сказал Виктор с горечью.
– А что такой рыжий? Прости меня, товарищ! – Анпилов засмеялся с набитым ртом. – Петь умеешь?
– Вроде того, – сказал Виктор хмуро.
– А играл?
– Бывало.
– Да ты у нас бывалый! Ну-ка иди сюда. Как звать тебя?
– Тезки…
Виктор занял место паренька, который со вздохом передал ему гитару. Он перебрал разболтанные струны и, ощущая, что медлить нельзя, а кровь прилила к лицу, запел смело:
Дальняя даль никому не помешала,Мы собрались со всего земного шара,Мы собрались за чертою океана,Здесь, на твоей молодой земле, Гавана.Гитара была в многочисленных алых и желтых наклейках, надписи и изображения расплывались – Виктора всего захватила песня. Он пел залихватски, опасаясь показаться смешным, но слышал: получается.
Небо надо мной, небо надо мной —Как сомбреро, как сомбреро!БерегОн гордился своей памятью: Варадеро. Он даже знал, что это такое – курортный город на севере Кубы.
Упали капли дождя, липкие и одинокие, как капли пота.
Тысячи глаз на тебя глядят, Гавана,Тысячу раз говорим мы неустанно:Куба далека, Куба далека, Куба – рядом!Это говорим, это говорим – мы!– Здорово поет, чертяка! – Анпилов щурился затуманенными глазами. – Арина, дай ему картошки!
Девица с красной звездой на футболке качнула наливными грудями:
– Приходите к нашему костру, сегодня ночью еще испечем.
Капли продолжали падать, одна уверенно пробежала за шиворотом по спине, Виктор запрокинулся, и новая капля попала ему в лоб, крупная, как троеперстие. В небе расплывалась густая туча. Люди незаметно разбредались.
– Выручайте! – К костру подскочил изможденный мужчина, он был в изношенной куртке, напомнившей Виктору картофельный мундир. – На набережной полный провал! Там баррикада курам на смех. Стали нормальную строить, рук не хватает! Там тяжести таскать надо. Виктор Иванович, прикажи!
Костер фыркнул и зашипел.
– Я не приказываю, я только советую. Баррикада – дело святое. – Анпилов закатил глаза, которые вмиг потемнели, отразив небо. – Ну, кто у нас грозы не боится?
– А на кой ее бояться, – нахохлилась маленькая старушка в платке и сапогах и задергала морщинистой, уже увлажненной щечкой. – У нас газета называется “Молния”! В детстве моем в деревне шаровая молния в наш дом влетела. Мы с отцом стояли, не двигались, она сама и улетела в окно. Я с этих пор вообще грозы не боюсь. У моей соседки внук, хороший мальчик, смышленый, а боится. Только где загремит – он под кровать. Прадеда у него молния убила, видно, оно и передалось…
И тут начался ливень. Казалось, стеклянные стены пошли в наступление по всей площади. Или наоборот – стихия начала штурм дворца.
– Ура! – заорал кто-то, взбегая на холм, и исчез, как в атаке.
Серый ледяной поток оглушил, ослепил, заткнул рты. Паренек с золотистыми космами, вмиг обмазавшими голову кашей, ринулся к Виктору и выхватил гитару, чтобы тотчас уронить – хорошо, под ногами не было асфальта.
Площадь пустела стремительно, избиваемая водой, затянутая дымом гаснущих костров. Кто-то заползал в палатки, и они распухали от желающих спрятаться, кто-то жался под козырьки подъездов и стучал в двери, кто-то открывал предусмотрительно взятые зонты. Анпилов отмахнулся от лилового зонта, протянутого старухой с сиреневыми кудрями; он озирался, мокрый, неистовый, капля повисла на нижней губе, безрукавка слиплась с рубахой. Близкий сияющий разряд молнии наполнил его глаза чем-то потусторонним. Он развернулся и пошел к Белому дому, зачавкала вода в кроссовках, видимо, ему великоватых. “Чавк, чавк, чавк” – услышал Виктор, идя рядом, промокая и холодея до внутренностей. “Бабах!” – громыхнуло так, как будто взорвалась связка шумовых гранат, и ливень еще больше усилился, точно подогнали новые водометы. Чавканье анпиловских кроссовок потонуло в этом свирепом стрекоте.