1993
Шрифт:
– Да! Да! – дернулось несколько неуверенных голосов; громче других поддакивала, энергично кивая, женщина в костюме.
– Не согласен! – выкрикнул кто-то, и тотчас остальные загудели:
– Какие выборы, если телевизор врет?
– Судить беспалого надо! И потом повесить!
– Кремль надо брать!
– Кремль успеем! Останкино!
– Останкино даешь! – выдохнул Виктор, вдохновенно, но некрепко ударив пятерней по сутулому плечу перед собой.
Потом двинул правее. В окружении публики стоял депутат Бабурин, благообразный, с аккуратной испанской бородкой, внимательными лукавыми глазами и седой прядью
– Они сами себя загнали в угол. Ночью нам отключили все телефоны. Утром сюда, в Дом Советов, пришли наши режиссеры Михалков и Говорухин. Депутаты едут со всей страны, их задерживают, снимают с поездов и самолетов, но кворум мы соберем.
– Сергей, Сергей, – настойчиво позвала девушка в платье, голубевшем из-под брезентовой штормовки, с увесистой русой косой, стекавшей на грудь. – Вас бы вместо Хасбулатова!
Люди зашумели, перебивая друг друга, выплескивая заветное:
– Дело говорит!
– Сереженька! Возглавьте съезд!
– Давно пора!
– Уберите Хаса! Сразу победим!
Депутат зарозовел, сделал шажок назад, прислонился к стене, его бородка, казалось, чуть посинела:
– Это на усмотрение корпуса…
Виктор взял еще правее и уткнулся в толпу под знаменами: митинг продолжался, речь с балкона держал легендарный Анпилов. Тут было красным-красно от знамен. Все замерли, высоко запрокинув лица, как будто кровь пошла носом. Виктор тоже поднял голову, и красная материя накрыла ему лицо.
– Товарищи! – Виктор мотнул головой, отгоняя знамя, и увидел на балконе приземистого человека в боксерской стойке. – Да здравствует вооруженное восстание, товарищи! И я говорю Руцкому: Александр Владимирыч, не томи ты народ, раздай оружие! – Оратор тянул звуки натужно и исступленно, точно бы что-то наматывая на свой кулак, крутившийся бесперебойно. – Товарищи! Но и пока не теряем время! Готовьте коктейли Молотова! Ничего и никого не бойтесь! С нами шахтеры, чернобыльцы, моряки! С нами Ленин, с нами Сталин, с нами Молотов, Пушкин и Маяковский!
Вокруг захлопали, заревели.
– Ав-то-мат! Ав-то-мат! – кричал и подпрыгивал, словно надеясь взлететь, мужичок в застиранной хэбухе и ржавой каске, похоже, времен Великой Отечественной.
Виктор выпутался из объятий знамен и начал обходить толпу. Он пробирался по опушке митинга, где ему вручали листовки, быстро наполнившие все карманы, а заросший волк из “Ну, погоди!”, пахнущий каким-то сладким алкоголем, отдал за горсть монет брошюру-летопись “Откуда есть пошла русская земля”, которую пришлось сложить вдвое.
Он вышел в конец площади к длинному зданию типа спортивного комплекса с белым первым этажом и шоколадно-коричневым вторым. Под крышей гнездились узкие окошки, вдоль фасада чем-то черным и острым, будто углем, были ровной прописью начертаны заклинания. Виктор прочитал справа налево, медленно проходя: “Душа не в США”, “Мэр – вор!”, “Ерин, кому ты верен?”…
Угол дворца уходил ввысь, в космос, массивный и фантастический, как опора древнего величественного храма, и закружилась голова, когда глазами пополз по мрамору к небу. Вырываясь из головокружения, заставил себя сделать несколько сильных глубоких вдохов наперекор потерянности и недосмотренным снам.
Его захватило церковное пение, такое простое, что он с облегчением
Они обходили бесконечное здание, иногда останавливались, и тогда Виктор озирался, распознавая местность словно со стороны и словно всё происходило не с ним. Парадный вход во дворец, жидкая баррикада из камней, горстка людей с помятым черно-желто-белым флагом, большая пустая лестница, солнечные равнодушные буквы “Верховный Совет”… Гранит реки, кусок осеннего серого тела реки, мост… Стеклянная книжка мэрии, бывшего СЭВа, книжкой называют, похоже на книжку открытую, красно-белый рекламный щит: “Sanyo. Сделано в Японии”… Бибикают машины, ползет троллейбус с прилипшим изнутри белым пятном лица Валентины Алексеевны…
Снова запели, снова потекли, слава Богу! По опавшим листьям… И опять остановка. Под ногами – брусчатка, темный памятник героям Пресни с каменным флагом, низкий горбатый мостик… Воняет дым, ржавая бочка гудит возле мостика, над бочкой жирные языки огня – что-то не то бросили (пластмассу, резину?), поэтому такой дым.
Священник, прикрыв глаза, произнес молитву, сосредоточенно, сердобольно, нараспев, глянул красноватым голубиным глазком и стал давать крупный крест, который сжимал твердо в маленькой руке. Виктор подступил последним. Даже не подглядывая за остальными, догадался, что делать, – впился с сиротливым всхлипом, стылая медь встречно запечатала губы. “Христос воскресе!” – окликнул командирский голос из вьющейся бороды, Виктор увидел бороду подробно, с тонкой сединой понизу, словно опущенную в соль, и светлые линии на темной ткани, мгновенно – нюхом и взглядом – распознанные как соляные следы въевшегося походного пота. “Христос воскрес”, – пробормотал невпопад, подумав: “А вроде не Пасха”.
Отошел, пошатываясь. Сел на брусчатку рядом с бочкой.
– Чего с тобой? Плохо? – спросил круглый гололицый мужчина.
– Устал просто.
– Накурился, дядя? – пацан с зеленым гребнем пристально и бесцеремонно разглядывал его.
– Да не, он с этим попом мотался. Фанатик, наверно, – раздалось нагловатое, ребячливое.
– Махно Нестор Иваныч попов не трогал, – сообщил круглый. – Главное, чтобы поп за нас был, – звонко цыкнул зубом.
– Прохожий, а ты чьих по взглядам будешь? – спросил басом мглистый мужчина, одновременно закопченный, грязноватый и загорелый, напомнивший Виктору дружка времен его флотской юности Амана. – Ты за кого вообще?