1993

Шаргунов Сергей Александрович

– Говном нас мажут, вот что, – ответил мужичок неожиданно жарко. – “Радио «Парламент»” прихлопнули. Вместо них музыку крутят. Я раньше только их слушал. Когда “Радио России” начиналось – я сразу выключал. Мы теперь как подводная лодка. Митингуем на дне, а страна не слышит. Сигналов больше не подаем.

– Это потому, что марксизм не усвоили, – размеренный голос принадлежал старику с пергаментной кожей, в толстых очках, зеленоватых, как бутылочное стекло. – Матанализ незнаком, диалектику и не нюхали.

– Еще одна ересь жидовствующих! – бросила,

отшатываясь от него, маленькая востроносая женщина в черной газовой косынке.

– А вы кто по профессии? – осведомился Виктор у мужичка, подумав, не работали ли они когда-то вместе.

Тот, приложив приемник к уху, блаженно жмурился, будто, припав к земле, внимал неотвратимому топоту татарских губительных коней.

– Я кто? Философ. – Старик тихо рассмеялся, решив, что вопрос ему. – Доктор наук, представьте себе. Кирий Михаил Захарович.

Виктор увидел протянутую руку, протянул свою; пожатие было тряским, но цепким.

– Меня спрашиваешь? – Мужичок досадливо сложил антенну. – Из такси. Механик. Здесь под мостом у нас автопарк. Зимой уволился. Безработный пока. “Радио «Парламент»” – хорошая передача, честная. Жалко, что закрыли. Татьяну Иванову знаешь? Ага. И я слушал. Голос у нее… Душу щекочет. Не знаешь, как она выглядит? Есть она здесь, нету? Не знаешь? Жалко.

Площадь подалась вперед, закурлыкала и захлопала, вновь превращаясь в птицу, желающую взмыть к балкону, где Виктор, напрягая зрение, увидел синий костюм, шевелюру, рыжеватые усы.

– Граждане России!

Виктор протиснулся поближе.

– Я клянусь, что живым этим подонкам не сдамся! Я буду сражаться до последнего патрона! – Отрывистые взрывчатые фразы тонули в аплодисментах. – Ваучер – филькина грамота! Заводы продают за копейки! Экономицки и политицки курс президента ведет страну к катастрофе!

Площадь замерла, делая вдох, и от стен до холма, от человека к человеку полетело:

– Что?

– Какого?

– Какого президента?

– Ты – президент, мать твою!

– Бывшего!

Выступающий сбился, а толпа под флагами уже скандировала отчаянно, точно от этого сейчас решится всё: “Быв-ше-го! Быв-ше-го!”

Оратор растерянно брякнул:

– Бывшего.

Толпа захлопала с бешеной силой, флаги взметнулись, как крылья, и тысячи глоток лихо завопили, вколачивая новую реальность в башку усатому, который немо глотал воздух перед микрофоном: пусть не забывает, кто он есть, пусть держится до последнего патрона:

– Руцкой – президент! Руцкой – президент! Руцкой – президент!

Виктор кричал со всеми, и окна сверкали перед его глазами слюдяной, солнечной, сказочной надеждой.

Он стал пробираться, поглядывая под ноги: преобладала бедная обувь, затертая и запыленная.

Впереди торчали еще четыре палатки. Обогнув одну из них, где на полянке, освобожденной от асфальта, удивительно ладно пели “Катюшу”, он подошел к огромному стеклянному подъезду. Люди в костюмах, очевидно, депутаты, окруженные внимающей теснотой, о чем-то рассказывали, хотя над их

головами продолжал греметь балкон. Внутри здания голубели рубашками милиционеры из охраны парламента. Поверх стекла были вывешены листовки, постановления и аршинная цветная карикатура, изображавшая Ельцина: чуб, багровый нос, скобы рта вниз, стрелы бровей, великанья бутылка, к которой тянулась изуродованная ручища без трех пальцев.

За столиком с табличкой “Медпункт” крупная женщина в белом халате постукивала по коробке с красным крестом. Стол с табличкой “Добровольческий полк” занимал молодцеватый дедок в камуфляже, над ним высился статный невозмутимый парень, тоже в камуфляже, с автоматом на плече и копной каштановых волос; у этого стола мялись несколько мужчин, и дедок, придирчиво сличая паспорта и лица, вносил их в толстую тетрадь, вроде той, куда записывали вызовы в аварийке. На третьем столе с табличкой “Для защитников Конституции” под надзором двух бабуль лежали яблоки, батон хлеба, связка бананов и стоял квадратный прозрачный ящик, наполовину заполненный деньгами. Виктор засмотрелся на них, как на рыб в аквариуме, а потом, пошарив в кармане, без жалости сунул в прорезь купюру, за расставание с которой Лена убила бы его на месте.

– …базируется европейская демократия, – поймал он обрывок речи и, привстав на цыпочки над теснящимся людом, увидел у стены худого мужчину с широким бирюзовым галстуком, золотыми очками и скупой темной порослью на лице.

– Кто такой? – спросил Виктор у стоявшего впереди сутулого юноши.

– Румянцев, – сообщил тот умным шепотом через плечо.

– А-а-а, – об этом депутате Виктор слышал.

– Сильный парламент, контролирующий исполнительную власть, есть признак любой уважающей себя демократии. – Депутат говорил лихорадочно, потирая длинные пальцы, как будто что-то раскатывая между ними.

– Чего ж Запад-то за Ельцина? – раздался чей-то немолодой ехидный голос. – Они ж демократы дальше некуда…

Румянцев нервно усмехнулся, порывисто развел руками.

– Вы погодите, люди дорогие, – вступила какая-то тетка в деловом темном костюме, возможно, сотрудница аппарата, – в конгрессе подписи уже собирают. Хотят Клинтону импичмент сделать. Чтобы нашего подлеца не поддерживал.

Вокруг недоверчиво зароптали.

– Свежо предание, а верится с трудом, – протянул всё тот же ехидный голос.

Следом загудело возмущенное:

– Своим умом проживем!

– Правильно! Нашли, кому верить! Врагам!

– Им волю дай, они нас всех здесь прикончат. На посольстве ихнем снайпера видали.

– Это, наверное, был журналист с камерой, – Румянцев улыбнулся быстрой дежурной улыбкой. – Давайте все-таки думать, что до снайперов дело не дойдет, да? Я считаю, задача простая… – Улыбку смял мокрый напор слов, и он снова зачастил: – Ельцин отменяет свой одиозный указ, дальше одновременные перевыборы президента и парламента и референдум, на который будут вынесены несколько вариантов Конституции. Согласны, да?