20 лет дипломатической борьбы
Шрифт:
На операционном столе в больнице Барту спрашивает слабым голосом: «Как чувствует себя король? Где он?» – «Он цел и невредим и чувствует себя хорошо», – отвечают присутствующие. Тогда из груди министра иностранных дел вырывается вздох облегчения. Проходит несколько секунд. Пелена смерти заволокла теперь глаза Барту.
«Я больше ничего не вижу, где же мои очки?» – шепчет он. И рука, потянувшаяся к лицу, чтобы найти очки, бессильно падает. Все кончено!
Новость обрушивается на Париж, подобно удару грома.
На
Никогда в жизни мне не доводилось председательствовать на более печальном приеме.
Присутствуют руководитель службы печати в Белграде Винавер, несколько депутатов и директоров агентств, в частности агентства Авала.
Винавер, зажимая рот салфеткой, сдерживает рыдания. Депутат Сокич, поддерживаемый всеми своими коллегами, нападает на Францию, ибо она, по его мнению, несомненно принимала участие в подготовке покушения.
– Нашего короля заманили в ловушку! – повторяет он с яростью. И он зачитывает коммюнике, которое только что составило югославское правительство. Его содержание проникает в самую душу.
«Вчера, 9 октября, в 4 часа дня в Марселе был убит наш король Александр. Он пролил свою кровь во имя будущего мира, ради которого он жил и ради которого он направился в Марсель, где нашел смерть на земле союзника».
Боль, которую причиняет нам всем смерть Барту, делает нас неспособными отвечать югославам что-либо иное, кроме как:
– Но мы тоже потеряли человека, на котором зиждилась вся наша внешняя политика, они его тоже убили!
Это был ужасный завтрак.
Это убийство свидетельствует о глубокой анархии, которая клокочет во Франции, прикрываемая законными выборами, о той самой анархии, которая приводила в отчаяние Барту за несколько дней до смерти.
– Во время выборов для охраны кандидатов в депутаты имелось больше полицейских, чем их было вчера для охраны короля во время его прибытия, – заявил в Марселе заместитель мэра Сабиани.
И он признал, что в мэрии отказались не только выставить воинский кордон, чтобы изолировать короля от окружавшей его толпы, но даже не согласились предоставить мобильных гвардейцев-велосипедистов, поскольку, учитывая близость выборов, это могло произвести плохое впечатление на избирателей.
Как только стало известно о смерти короля, Гастон Думерг созывает заседание Совета министров.
Раздается телефонный звонок. Один из журналистов сообщает председателю Совета министров о смерти Барту.
– Не может быть! – восклицает Думерг. Затем он сообщает эту новость прибывающим министрам. Одни хранят молчание, другие плачут. Первым прерывает молчание Эррио.
– Это был великий министр, – говорит он.
– Да, – добавляет Думерг, – он принадлежал к тем людям, величие которых становится особенно заметным только тогда, когда они мертвы!
Потрясенный до глубины души, Сарро с трудом зачитывает коммюнике о событиях в Марселе.
Некоторые министры считают, что трагедия в Марселе
Но большинство министров восстает против этого мнения:
– Когда был убит президент Думер, никого не подвергли наказанию. Если вы сегодня сделаете это, в Белграде могут сказать, что на нас лежит известная ответственность.
– Но мы не несем никакой ответственности… Для глав государств покушения являются профессиональным риском… – говорит Тардье, но Думерг решает в качестве арбитра:
– Нет, мы несем ответственность! И поэтому необходимо наказать виновных.
Правительство подает в отставку.
«Преступление, совершенное против дела мира, очевидно». Но правая пресса тотчас же отказывается от попыток расследовать, какое правительство или правительства могло или могли вложить оружие в руки убийцы – этого Калемеля, татуировка которого указывает на его принадлежность к ВМРО.
Тринадцатого октября состоялись похороны Барту.
На Кэ д’Орсэ происходит торжественная церемония.
На площади Инвалидов организован большой парад войск.
И только народ Парижа, собравшийся плотной массой и хранящий молчание, кажется, понимает все значение происшедшей драмы. Искренне и глубоко скорбят камердинер Гюстав и сотрудники покойного Барту.
Стоящий передо мной на официальной трибуне Пьер Лаваль довольно весело болтает с Франсуа-Понсэ, прибывшим на похороны из Берлина.
Позади меня разговаривают два директора крайне правых газет.
– По существу, – говорит один из них, – Барту был опасным человеком, он довел бы нас до войны…
– Друг мой, вы видели биржевой бюллетень? – спрашивает другой.
– Гёте был совершенно прав: мертвые быстро уходят, [42] – говорит мне Политис, занимавший тогда пост посла Греции в Париже.
После парада войск начинается церемония в церкви Дворца инвалидов. На церемонии присутствует советский поверенный в делах.
– Как, вы в церкви? Советский протокол не запрещает вам это? – спрашивает его один дипломат.
– Да, это так, – грустно улыбаясь, отвечает он, – но я получил специальное разрешение в связи с похоронами Барту… Вы знаете, дорогой коллега, франко-русское соглашение теряет все вместе с ним! Он был реалистом. Он понимал, что без серьезного военного соглашения между Францией и Россией, соглашения, которое заставило бы Гитлера сдерживать свои притязания, мир в Европе невозможен!
42
Это выражение принадлежит не Гёте, а немецкому поэту XVIII в. Бюргеру Г. А., который, в свою очередь, заимствовал его из народной песни. Бюргер употребил его в известной балладе «Ленора» (переведена Жуковским), где придавал ему иной смысл, подчеркивая власть мертвых над живыми.