20 лет дипломатической борьбы
Шрифт:
– Ну как, дружок, я думаю, вы не желаете вновь надеть ранец на плечи, ради того чтобы защищать честь Югославии? – говорит он таким тоном, как если бы обращался к одному из своих избирателей в Обервилье.
Между тем записки и доклады Франсуа-Понсэ свидетельствуют о наличии связей между руководящими деятелями Германии и группой хорватских агитаторов, проживающих в Берлине на средства немецкого правительства. В этих документах сообщается также о беседе Франсуа-Понсэ с Геббельсом и Нейратом, состоявшейся 24 октября, по вопросу о подстрекателе и организаторе убийства в Марселе, который еще накануне покушения находился в Берлине. (Этим человеком был руководитель усташей Анте Павелич,
Проходят овеянные печалью заседания. Больно видеть искреннюю скорбь югославских делегатов.
Но теперь Титулеску, Бенеш и особенно югославский делегат Фотич желают получить заверения в отношении переговоров, которые Пьер Лаваль намеревается на этих днях вести в Риме, куда он собирается с официальным визитом к Муссолини.
Разгораются ожесточенные споры.
Однажды после одной из таких дискуссий Фотич показывает Лавалю великолепные часы и говорит ему:
– Эти часы подарил мне Титулеску после подобной же дискуссии, чтобы доказать мне, что он не злопамятен.
Пьер Лаваль, который в течение двух часов бесстрастно выслушивал горькие упреки Титулеску по поводу предстоящей поездки в Рим, отвечает:
– Ну что ж, господин Фотич, в таком случае вы должны были бы подарить мне стенные часы!
– Вы их получите, – перебивает его Титулеску.
– О, я надеюсь! – став весьма любезным, отвечает Лаваль. – Однако я предпочел бы все же карманные часы, ибо тогда я мог бы носить около сердца образ Титулеску!
– Ну что ж, вы получите карманные часы, – отвечает тот. – Но я думаю, что вы предпочли бы иметь Титулеску в своем кармане, а не в своем сердце! Но этого – я хочу вас предупредить заранее, господин министр, – вы никогда не добьетесь!
Спустя сорок восемь часов Лаваль получает самые красивые из всех швейцарских часов, которые ему, впрочем, не придется носить ни в кармане, ни у сердца.
Придя на Кэ д’Орсэ вечером 31 декабря, за три дня до поездки Пьера Лаваля в Рим, я нахожу министерство в величайшем смятении. Пьер Лаваль сначала заявил:
– Я буду верным продолжателем политики Луи Барту.
Но спустя несколько недель Лаваль начинает готовиться к поездке в Рим с целью, коренным образом противоречащей стремлениям Барту и нашей традиционной политике поддержки малых союзников Франции в Центральной Европе и на Балканах, способных угрожать Германии с тыла. Когда Барту приглашал югославского короля Александра в Париж, он хотел сначала договориться с нашими союзниками, чтобы затем уже обратиться к дуче и начать переговоры о заключении франко-итальянского союза, который явился бы «частью» различных крупных пактов, призванных обеспечить безопасность в Европе. Что же касается Пьера Лаваля, то он решительно хочет прежде всего урегулировать вопрос о франко-итальянском союзе. Малые страны – союзники Франции будут вынуждены после этого принять ту участь, которая выпадет на их долю в результате заключения соглашения между Лавалем и Муссолини.
В течение последних нескольких недель чиновники министерства иностранных дел смогли составить суждение о своем новом шефе.
– Мы не только начинаем проводить новую политику, но и применяем новые методы, – говорят они.
– В Риме дуче наверняка поджидает Лаваля, чтобы выдвинуть вопрос об Эфиопии и Тунисе. Здесь, на Кэ д’Орсэ, мы еще не начали обсуждать эти
– Он думает о своих избирателях в Обервилье, – отвечает один молодой дипломат. – Он прежде всего озабочен тем, чтобы его избиратели получили кинофильм о его путешествии.
– О, дорогой мой, вы преувеличиваете, – говорит его коллега средних лет, – но правда то, что никогда еще не наблюдалось подобного отрицания традиций нашей страны.
В соседнем кабинете, по-видимому, озадачены действиями такого министра иностранных дел:
– Его ум не обладает способностью делать какие-либо политические обобщения. Он доходит до применения в дипломатии жаргона подрядчика, занятого производством общественных работ. «Это берут поштучно», – сказал он мне однажды.
– Да, это именно подрядчик, – добавляет кто-то.
Увы, совершенно очевидно, что Лаваль, конечно, не архитектор!
Четвертого января в четыре часа дня, когда поезд прибывает на римский вокзал, итальянская полиция предупреждает журналистов, что они должны закрыть окна в своем вагоне и не смотреть. А я опускаю стекло в своем купе и смотрю в окно. Я вижу, как Муссолини, в сюртуке и цилиндре, окруженный несколькими иностранными посланниками, стоит на чем-то вроде эстрады, украшенной зелеными растениями, и протягивает руку Лавалю. Ледяное молчание. Можно услышать, как пролетит муха. То же самое происходит по выходе из вокзала, на улице, где неподвижная и безмолвная толпа спокойно наблюдает, как Муссолини и Лаваль садятся в роскошные автомобили.
Вечный город сильно изменился со времени установления господства фашизма. Нет больше влюбленных на улицах, нет той грязи и беспорядка, которые в сочетании с доброжелательностью римской толпы и изысканными манерами высшего общества придавали этому городу ни с чем не сравнимое очарование.
Теперь на улицах введено одностороннее движение. И даже на тротуарах. Для того чтобы пройти каких-нибудь двадцать метров вдоль своей гостиницы, мне приходится по приказу итальянской полиции переходить на другую сторону улицы! «По этому тротуару не полагается ходить в ту сторону». И – о ужас! – ежедневно утром и вечером я вижу, как в окружении двигающихся беглым шагом монахинь проходят дети в возрасте от пяти до десяти лет с маленькими деревянными ружьями на плечах.
Едва прибыв в Рим, Лаваль не отходит от Муссолини и не проявляет никакого интереса к переговорам. Он явно насмехается над своими сотрудниками: «Ах, эти господа дипломаты, им обязательно нужно оправдать свое присутствие!» И обращаясь к журналистам, он ворчливо и насмешливо цедит сквозь зубы:
– Ну, что представляет собой дипломатия? Вы предлагаете что-нибудь, вам предлагают другое. И вы кончаете тем, что договариваетесь. Вот и вся премудрость.
Затем, потирая руки, он в который раз направляется к Муссолини с личным визитом.
– Мы вынуждены вести переговоры в дьявольской обстановке, – жалуются французские дипломаты, приехавшие с Лавалем в Италию. – Линия министра состоит в том, чтобы создать видимость сохранения традиционной политики, предоставить нам вести переговоры, как нам кажется необходимым, но самому действовать совершенно независимо от нас и без нашего ведома. Отныне политика Лаваля, имеющая сугубо личный характер, и дипломатия Кэ д’Орсэ напоминают собой не что иное, как две параллельные линии. Никакое слияние их невозможно, французская дипломатия абсолютно отлична как по духу своему, так и по букве.