3 ряд, 17 место

Славина Наталья

И вот мне восемьдесят семь уже – как раз отметили пару дней назад. Много людей было – большая семья у нас с Сашенькой получилась. Конечно, я старая, что уж там говорить, но вполне себе ничего – помощи особо не прошу и помню многое. И до сих пор живу одна, хоть и недалеко от дочки.

В тот вечер я сидела, закутавшись в плед, пасьянс раскладывала – скатерть гобеленовая, виски чуть в фужере (мы раньше с Сашенькой так вечера коротали), виноград на блюдце, кот рядом, свет теплый от торшера. Хорошо. Телевизор тихонько разговаривает, за окном дождь мелкий. Звонок в дверь.

Я ее не узнала сначала. Она представилась. Думаю, темно, что ли, в коридоре, прям ничего общего с той женщиной, Сашенькиной новой женой. Провожаю в комнату.

Она огляделась, подошла к комоду, на фотографии смотрит. Взяла нашу с Сашенькой, еще черно-белую, когда мы с дочкой фотографировались в студии.

– Красивые, – сказала.

Взглянула на другие снимки – дети, внуки, правнуки.

– Присядьте, – говорю ей.

Я включила верхний свет и рядом тоже села. Чай пить она отказалась.

– Я к вам ненадолго, – тихо произносит. – Хотела прощения попросить… Подождите, не отвечайте, Вера Васильевна. Я много думала, очень много. Сначала почти ненавидела вас, считала соперницей. Потому что… потому что Саша вас любил. Да-да, не перебивайте, он любил вас до самого конца, я это чувствовала, хотя он и не признавался. Если б была возможность, он бы вернулся, я уверена. Не сразу, но спустя два-три года вернулся бы к вам. Но я не отпускала, да, такая я, устраивала ему скандалы, кричала, рыдала – мне его не хватало, я хотела его всего получить, без остатка. А он как в ракушке сидел, молчал все время, к вам ходил, я знаю. А потом вдруг умер. Так неожиданно! И вы мне стали безразличны. Я пыталась построить свою жизнь, не оглядываясь на вас. Но ничего не вышло. Не вышло ничего у меня… И вот в последнее время я опять стала думать о вас, и на душе все хуже и хуже. Будто ест меня кто-то изнутри…

Она взяла на руки кота, начала гладить сильно, нервно.

– Я пришла просить у вас прощения, Вера Васильевна… Не для вас, для себя, прежде всего. Простите.

– Да, конечно, – отвечаю. – Я простила вас давно, что уж там… Тем более, не вы одна в этом виноваты, и я что-то недодала Сашеньке, и сам он ушел, никто не насиловал. Виноватых нет или виноваты все, кто сейчас скажет?

– Хорошо.

Она сидела, шумно дышала и гладила кота, будто пыталась найти в нем поддержку. А я изучала ее внимательно. И улыбалась, и ликовала даже. Моя мечта сидела предо мной – старая, растекшаяся в годах женщина, невзрачная, помятая, с большим носом, с тонкими, в морщинках, губами и опустившимися щеками. Седая, без косметики совсем, кожа в пятнах неровных. Взгляд совсем потухший… Я видела ее старой, очень старой. И некрасивой. Сколько ей? Почти уже семьдесят? Ну, право, еще можно очень держаться, зачем же так себя распускать…

Она отпустила кота, встала и направилась к двери, оделась.

Уже при выходе вдруг схватила меня за руку:

– Вера Васильевна, голубушка! У меня рак – злой, плохой, онкология! Да, рак. Неоперабельный. Я умру скоро, я знаю – буквально три-четыре месяца, ну полгода, может, и все, и умру. У меня боли, и они все сильнее. Подождите, не жалейте. У меня просьба к вам большая. Вы знаете, детей у меня нет, братьев, сестер бог тоже не дал, родители умерли давно, в другом городе похоронены. А вы вот сильная, молодая еще, даже как будто моложе меня. Ну точно здоровее, и вон у вас семья какая большая… – Рукой махнула в сторону комода с фотографиями. – Похороните меня! Похороните хорошо. Деньги я оставлю в сейфе, он в тумбочке у кровати, код тридцать один десять, запомните – тридцать один десять. Там достаточно денег: на похороны, на гроб хороший, поминки. Поминки в девять, сорок дней и в год. Пожалуйста. Я бы очень хотела большую семью, стол на поминках. Не можете говорить хорошее обо мне – не надо. Просто помяните, выпейте. А может, что и хорошее вспомните, соседка моя вон скажет что-нибудь, да и ладно. Сделаете, Вера Васильевна, вы же сильная, добрая.

Она вытащила из кармана мятый листочек бумажки, расправила как смогла.

– Вот адрес мой… Вам позвонит соседка,

она за стенкой живет, вот ее телефон, я договорилась, что она вам позвонит на мобильный, сообщит, когда умру. Я дала ей ваш номер, мне Сашины друзья его сказали, ваши с ним друзья. Вера Васильевна?

Будто в мольбе она прижала руки к груди.

– Ладно… – Я не знала, как реагировать. – Хорошо-хорошо, если некому…

– Нет, подождите, теперь главное. Вера Васильевна, милая. Пожалуйста, похороните меня рядом с ним, с Сашей. Пожалуйста! Я очень не хочу лежать одна, я очень боюсь. Я боюсь одиночества – я жила одна почти всю жизнь, я не хочу и после тоже. Я хочу лежать с Сашей, вместе, рядом, хоть мы так и не поженились. Вот смотрите, есть свидетельство о венчании, я положу его к другим документам. Может, они разрешат тогда к нему? Если попросить очень, если дети ваши подтвердят… Пожалуйста. Мне будет там не так одиноко и страшно. И к Саше постоянно будут приходить, навещать – дочка, сын, внуки. Заодно и меня проведают, пыль там протрут с могилки, цветочки посадят, польют… Вера Васильевна, тридцать один десять – код сейфа. Легко запомнить, это день рождения Саши, вы же знаете, тридцать первое октября. Я давно все пароли делаю с одними и теми же цифрами, иначе не запоминаю ничего нового, памяти нет совсем. В сейфе денег хватит и на могилу, и на памятник, и на поминки с цветами, на все.

Она быстро сунула мне в руку бумажку, закрыла за собой дверь и ушла. А я представила себе эти могилы. Вот Сашенькина, а вот рядышком ее – красивая, с памятником (денег же много оставила), цветочки высажены, камешки белые, как на море. А потом, через какое-то время, где-то тут и моя могилка будет – более скромная, наверное, ничего я на нее не скопила. Где именно меня положат? С другой стороны от Саши? У них в ногах? Или меня к ней положат, где удобнее копать? Земля-то там еще не так затвердела, рыхлая…

Я очень распереживалась, сердце чуть прихватило, может, невралгия вступила, не разобрала. Я вспомнила нашу с Сашенькой жизнь, свадьбу студенческую, опять увидела черное небо, запорошенное, как снежинками, звездами, желтый свет от круглой луны, почувствовала запах костра, вкус его поцелуев. Даже боль на губах ощутила. Ведь как мы целовались с ним тогда…

Я дала коту поесть, выключила большой свет, телевизор и написала записку дочке и семье всей, хорошие слова всякие. Потом взяла эту ее мятую бумажку с адресом и вместе со своим мобильным телефоном выкинула в помойное ведро. Оделась, сходила на улицу, выбросила все в мусорный контейнер. Вернулась, полила цветы, допила виски. Закусила виноградом. Хорошее послевкусие осталось. Потом легла на диван и умерла. Да, умерла, чтоб опередить ее. Цель я достигла, смысл жизни пропал. В конце концов, имею право – умереть первой.

Зеленые руки

Кирочка Федоровна толкнула тележку в сторону кассы, но цветочный стеллаж будто опять прокричал ей вслед: подожди, мол, я здесь. Она тяжко вздохнула – этот круг, по которому она ходит, как усталый пони, не разорвется, кажется, никогда. Она взяла орхидею с поволокими глазами в обрамлении фиолетовых ресниц, увидела новый цветок, больше похожий на уродливый ананас. Собралась уходить, но заметила, как маленький кактусик в желтой шляпке жалобно просится на ручки. Она забрала его и вернулась к тележке у кассы.

– Любите цветочки? – приветливо заметила кассирша. – Я тоже. У меня дома настоящий сад: все цветет, лезет по стенам, потолку, опадает и колосится вновь. Я только успеваю отсаживать и покупать новые горшки. «Зеленые руки», – говорит моя свекровь. У вас тоже зеленые?

Кирочка Федоровна машинально посмотрела на свои, среднего возраста, с выступающими прожилками, и утвердительно кивнула. Дома протерла пыль с широкого подоконника, выкинула от предыдущего цветка горшок с клубком засохших корней. Поставила кактус, рядом ананас и новую, с поволоки-ми глазами, орхидею.