365 сказок
Шрифт:
Можно, но мы и этого не хотим. В нас с Весной сегодня мало желаний, но при этом много странных идей. Мы поднимаемся на крышу по пожарной лестнице, ничего не боясь. Ржавое железо не может сломаться под тяжестью наших тел, во-первых, потому что Весна ничего не весит, во-вторых, потому что и для этого требуется… взгляд времени. А оно отвернулось от нас.
В городе, должно быть, ночь. У нас лишь бесконечно-тягучие сумерки, лаванда и синь, глубокое небо, в которое теперь можно упасть. И оно спружинит и толкнёт назад.
— Так смешно, — опять заговаривает
Мы сидим на краю крыши, болтая ногами. Вокруг нас беснуется ветер. Он дует словно бы со всех сторон сразу.
— Почему?
— Потому что ты должен быть внутри временного потока, а не снаружи.
— А ты?
— А я и есть временной поток, — она распускает волосы, те внезапно становятся длиннее, спускаются с крыши, провисают до самой земли. Точно Весна — Рапунцель из сказки.
— Тогда почему не отправишь меня назад?
— Нет никакого назад, — она откидывается на спину. — К тому же это не забавно.
Я тоже ложусь на крышу и смотрю в небо. Там лишь одна звезда. Интересно, она внутри временного потока или же вне его?..
Ветер успокаивается, укладывается рядом с нами, обращаясь огромным псом. Весна, не поднимаясь, протягивает руку, и пёс подставляет голову, чтобы его почесали за ухом.
— Забавно, — Весна прикрывает глаза. — Всё так забавно. И так пусто. Думаешь, люди вообще меня замечают?
— В каком обличии? — интересуюсь, а она внезапно смеётся.
— Да… В обличии. Так-то они всего лишь смотрят на календарь. Могут отметить, что стало теплее. Солнечно. Но меня-то…
— Кто-то обязательно замечает, — возражаю я.
Она молчит, и я знаю, что почти плачет. Нужно ей внимание на самом деле или нет, замечают её или нет, но она сейчас всего лишь пытается отыскать причину — повод — для грусти. Этот ничем не хуже других.
— Почему ты не прольёшься дождём, ведь тебе стало бы проще? — предлагаю я. Ветер настороженно смотрит на нас, готовый тут же собрать тучи. Весна дёргает плечом, но поясняет:
— Все соскучились по солнцу, не хочу их пока что… разочаровывать. Всё равно ведь разочарую, ты же их знаешь.
Мне бы и дальше хотелось поспорить, но я пожимаю плечами. Вокруг нас всё туже и туже затягивается временная петля. Скоро нас спружинит обратно, в то самое, которое никакое не назад. Весна замечает и слегка улыбается.
— С тебя чай, — заявляет она и садится. — И тогда, возможно, я перестану грустить.
— Можно было начать нашу встречу именно с этого, — отзываюсь я и подаю ей ладонь.
В то же мгновение — во вновь появившееся мгновение — мы оказываемся на кухне. Время течёт как положено, часы укоризненно взирают на нас со стены. Чайник уже вскипает.
— Так неинтересно, — Весна усаживается у стола и с интересом рассматривает чайники в буфете. — Возьми вон тот, на котором подснежники…
Я завариваю в указанном Весной заварнике чай с лимонной мятой и ягодами клубники. Аромат — очень свежий и бодрящий — никому не даст печалиться, и Весна тоже как будто бы
— Завтра я приду уже другой, — обещает она, когда чая уже не остаётся. — Приду, ты меня не узнаешь.
— Узнаю, ты всё равно будешь Весна, — усмехаясь, я собираю со стола чашки. — Грустная ли, весёлая, но всё же Весна.
Она поджимает губы и хмурится.
— Даже если я одолжу кое-что у Зимы?
— Вот уж не надо, ты сама говорила, люди соскучились по солнцу. Не будь букой.
Она распахивает окно и прыгает на подоконник. Оборачивается.
— Ладно уж. Может… Может и не буду.
И со смехом падает в объятия ветра, который теперь совсем не пёс, а юноша в тёмном плаще. Они уносятся прочь вдвоём, а мне остаётся лишь вымыть посуду и убраться на кухне. В окно дышит ночь, город спит, пока Весна меняет грусть на веселье.
…Она грустит каждый год. И всякий раз терзается мыслью, замечают ли её. И всякий раз забывает о том, почему терзалась. Она стремительно взрослеет, превращаясь из угловатого подростка в красивую девушку, а затем и в роскошную женщину с цветами в волосах. Замечают ли её метаморфозы? Я и сам до сих пор не знаю ответ.
========== 057. Недописанная история ==========
В летописи историй эта была пропущена. Вместо неё осталось только несколько чистых листков. Пока другие рассказы обрастали подробностями, разворачивались, становясь всё весомее, всё реальнее, эта история меркла, истиралась в памяти, чтобы в конце концов превратиться в одну лишь странную фразу. А может, и в одно лишь слово.
И когда я перекладывал бумаги, листал дневники и тетради, зияющая пустота привлекла моё внимание куда сильнее, чем стройные строчки других сказок. Я замер, вглядываясь в чистые страницы, в нагие страницы истории, которая не была рассказана, не прозвучала, не запечатлелась.
— Что ты такое? — спросил я её, хотя уловка была слишком простой, чтобы прозвучал ответ.
В тишине я взял эти листки — такие тонкие, такие хрупкие — и унёс их в гостиную, где оставил на столике у камина. Мне нужно было сделать несколько дел, прежде чем я смог бы начать разговор с этой историей, добиться её внимания и, возможно, ответа. Это выглядело чарующим приключением, испытанием для памяти, удивительной причудой, которая так и манила окунуться в это дело полностью.
И вот всё, что мешало окунуться в исследования, осталось позади. В камине разгоралось пламя, в большой чашке остывал чай, а я снова держал в руках чистые страницы. Кажется, то было воскресенье, но, быть может, и вторник, просто слишком похожий на воскресный день. Наверняка каждому знакомо это ощущение, когда с утра ловишь себя на мысли, что календарь сошёл с ума, а дни недели поменялись местами. Не случилась ли эта история в такой же вот день? Вторник, воскресенье? Быть может, была даже среда, но она явно стояла не на своём месте.