48 минут, чтобы забыть. Фантом
Шрифт:
Раз за разом. Глубже. Сильнее. Задыхаясь именами друг друга.
Яростно.
Грубо.
Правильно.
Наконец-то.
— Я нашла тебя, — шепчу я, чувствуя, как накрывает обжигающими волнами. Дрожью. Стоном. Пульсацией под тяжестью мужского тела.
Не сопротивляюсь, когда он, как обычно, оставляет последнее слово за собой:
— Я нашел тебя раньше.
И смиряюсь, наконец понимая, что из нас двоих именно я всегда была тем пламенем, что может успокоиться лишь в объятьях его ледяного взгляда, единственного способного это пламя
Когда ночью, я отрываю себя от Ника, чтобы перебраться обратно на свою половину кровати, он сквозь сон сгребает меня в охапку и снова прижимает к себе, обхватив двумя руками. И тогда я понимаю, как это прекрасно быть любимой. По-настоящему. До сумасшествия, до слез.
То, что я так долго искала, нашло меня само.
Те, кто нам нужен как воздух, входят в нашу жизнь неожиданно. Иногда молча, а иногда словно ураган, сметая все на пути.
Те, кто нас сильнее всего любят, никогда не отпустят. Потому что любовь можно вытравить из памяти, но невозможно из сердца.
Ник шевелится, просыпаясь. И мы повторяем заново…
Глава 24. Письмо
Он лежит, подперев голову рукой, лениво наблюдая, как его собственные пальцы скользят по изгибу моего бедра. От острого колена вверх по гладкой коже, до ажурных узоров черного кружева, которые он подцепляет кончиками пальцев, дразнясь, но тут же отпускает, чтобы погладить, уже открытой ладонью.
За окном занимается рассвет, выкрашивая комнату в красно-оранжевый, и медленно наполняя ее солнцем. Выглядывает из-за наполовину задернутых штор и медленно заползает на кровать, бросая на нее длинные тени оконных перегородок.
— Разве тебе на работу не надо? — спрашиваю я, любуясь крыльям ключиц, так четко выделяющихся на мужском подтянутом теле. Теперь я вижу, он идеальный. Как и всё в нем. От тонких черных линий татуировки до шрамов от пуль. Я поцеловала каждый.
Младший Лавант без одежды — это отдельный вид искусства. Словно созданный, чтобы соблазнять и искушать. Слишком развратный. Как не бывает.
Кажется, я краснею, закрываю руками лицо, пытаясь скрыть глупую улыбку. До сих пор не могу вместить в голове произошедшее.
Ник и Виола. Вместе.
Сумасшествие.
Последние несколько месяцев кажутся настолько нереальными — сумасшедшим беспробудным сном, начавшимся кошмаром, от которого не проснуться, но вдруг сменившемся сказкой. И хочется ущипнуть себя, чтобы убедиться в реальности происходящего.
— Ай!
Хотя это не требуется, если рядом есть тот, кто ущипнет сам, улыбаясь при этом так ехидно, что хочется сначала по наглым губам надавать, а потом зацеловать до смерти.
— Есть в Эдмундсе веский плюс, Веснушка, ты сам себе начальник. И вполне возможно, именно в эту минуту у меня важное совещание. — Голос Ника по утрам звучит слишком интимно. Низко, хрипло, лениво спокойно. На щеке все еще след от подушки, а волосы взлохмачены.
«Второе за двое суток», — едва
Это так непривычно, но в то же время правильно — обнимать его плечи, а не отталкивать. Каждую минуту неосознанно целовать в угол губ вместо того, чтобы кривить свои. Чувствовать, как кожу покалывает его небритый подбородок и, вдыхая поглубже, утыкаться носом в шею. Вдох. Выдох. Так просто и так прекрасно, если бы только не одно «но».
Взгляд падает на мочку его уха. Теперь на ней появился крошечный гвоздик. Слишком не похожий на обычный пирсинг. Слишком неприметный для устройства слежения.
— Я давно хотел от этих браслетов избавиться, — объяснил Ник, когда я впервые обратила внимание. — Не удобно. Руки нужны свободные. — Он усмехнулся, но во взгляде мелькнуло сожаление.
Каждый раз, когда между нами всплывает новая деталь, напоминающая о присутствии Коракса, чувство надвигающей беды нависает над головой, как в тот день, когда судьба впервые нас разлучила, и я не могу от него избавиться. Ник по-прежнему не принадлежит себе. Пусть он и находится в более выгодном положении, не выполняет заданий отца, он все еще не свободен. И никто не знает, будет ли.
— Джесс взбесится, — говорю я.
— Ему будет чем заняться.
Джесс остался в Карлайле. Наводить порядок в делах отца. И если расклад с Кораксом был ясен, то ответ на вопрос, что делать со школой, до сих пор висел открытым. Они с Ником пытались от Эдмундса отказаться, отправить учеников по детским домам, но ответ Министерства оставался прежним: «Школа будет существовать». И поэтому на время братья разделились. Ник выбрал Эдмундс. Что, признаться, меня удивило.
— Я бы хотела с ними познакомиться, — говорю я. — С детьми.
Нахмурившись, Ник поднимается. Ведет плечами, и в каждом движении мне видится недовольство.
— А чем ты предлагаешь мне здесь заниматься? — продолжаю я разговор, который впервые завела вчера. Пусть я нахожусь здесь только вторые сутки, бесконечно делать вид, что реальности за порогом этой комнаты не существует, невозможно.
Усилием воли я встаю и заставляю себя смотреть ему в глаза, а не любоваться разворотом плеч, мускулистой спиной, расчерченной тонкими линиями татуировок и ямочкой на пояснице.
Ник оборачивается.
— Ты просто не понимаешь, Ви, — говорит он, обреченно вскидывая руки. Каждый раз, когда разговор касается темы Эдмундса, я вижу, как тяжело он ему дается.
Ник никогда не делился воспоминаниями, а я не спрашивала, но чувствую, как велик их вес.
— Эти дети… Их жизнь определена заранее. Ты просто не понимаешь, каково это. Привязываться к тем, кто рождён, чтобы потом погибнуть.
Слова подбираются с трудом. Я смотрю, как Ник рывком натягивает чистую рубашку, и принимается застегивать пуговицы, так и не поворачиваясь. Тихо выдыхаю, давая себе собраться с мыслями, и озвучиваю наконец то, о чем думала последние сутки: