5-ый пункт, или Коктейль «Россия»
Шрифт:
«Четыре ключевых слова ведут к Чехову и озаряют для меня морально-философское значение этого писателя в наши дни: понимание ответственности, связь времен. «Не смеяться, не плакать, а понимать», — учил великий философ Спиноза. Чехов тоже не позволял себе смеяться или плакать над жизнью, людьми, судьбою. Он всегда стремился к пониманию и призывал нас искать источники личных и общественных бедствий не в ком-нибудь другом, а в самих себе.
Творчество Чехова, как олицетворенная память, придает нашей жизни чувство единства со всем человечеством, с высшими стремлениями наших предков, с еще не рожденными надеждами тех, кто последует за нами и будет, как
С творчеством Антона Павловича ясно, а вот с корнями, с родословной? Дядя писателя Митрофан Егорович рассказывал:
«Несомненно, что наш предок был чех, родом из Богемии, бежавший вследствие религиозных притеснений в Россию. Здесь он, естественно, должен был искать покровительства кого-нибудь из сильных людей, которые его и закрепостили впоследствии, или же, женившись на крепостной, он тем самым закрепостил и прижитых от нее детей, сам, по своей воле или же в силу требований закона».
Однако фамилии Чех в ревизских сказках нет. «Моя фамилия… — писал Антон Павлович А. Эртелю, — ведет начало из воронежских недр, из Острогожского уезда. Мой дед и отец были крепостными у Черткова, отца того самого Черткова, который издает книжки».
«Во мне течет мужицкая кровь», — часто повторял Чехов. Но вместе с тем Чехов — это эталон русской интеллигентности. Скромный. Постоянно недовольный собой и тем, что он сделал. Писатель Сергиенко вспоминал, как он хотел отвезти Чехова к Толстому, а Антон Павлович яростно отпирался: «Как же я к нему поеду! Он написал «Анну Каренину», а я к нему, видите ли, с визитом. Как можно!»
Ныне таких Чеховых нет — ни по таланту, ни по человеческим качествам.
Чтобы закончить лаконичное представление Чехова, приведу одну реплику из повести «Скучная история»: «…Я не скажу, чтобы французские книжки были и талантливы, и умны, и благородны. Но они не так скучны, как русские, и в них не редкость найти главный элемент творчества — чувство личной свободы, чего нет у русских авторов… Умышленность, осторожность, себе на уме, но нет ни свободы, ни мужества писать как хочется, а стало быть, нет и творчества…»
От Чехова легко перейти к Бунину. Мой любимый Бунин! И одна из моих любимых книг — «Жизнь Арсеньева». И непременно цитата оттуда:
«Ах, эта вечная русская потребность праздника! Как чувственны мы, как жаждем упоения жизнью, — не просто наслаждения, а именно упоения, — так тянет нас к непрестаннному хмелю, к запою, как скучны нам будни и планомерный труд! Россия в мои годы жила жизнью необыкновенно широкой и деятельной, число людей работающих, здоровых, крепких все возрастало в ней. Однако разве не исконная мечта о молочных реках, о воле без удержу, о празднике была одной из главнейших причин русской революционности? И что такое вообще русский протестант, бунтовщик, революционер, всегда до нелепости отрешенный от действительности и ее презирающий, ни в малейшей мере не хотящий подчиниться рассудку, расчету, деятельности невидной, неспешной, серой? Как! Служить в канцелярии губернатора, вносить в общественное дело какую-то жалкую лепту! Да ни за что, — «карету мне, карету!»».
Иван Алексеевич Бунин — «великий знаток механизма человеческой памяти», как определил Твардовский. В его происхождении тоже были свои «темные аллеи». Род Буниных восходит к какому-то давнему литовцу, перешедшему на ратную службу к именитому русскому князю. Дворянский род Буниных каким-то образом соприкасался и с Василием Жуковским.
Бунин
И он же в другом стихотворении признавался:
Я не люблю, о Русь, твоей несмелой, Тысячелетней, рабской нищеты…Повесть «Деревня» (1910) — начало, по словам Бунина, «целого ряда произведений, резко рисующих русскую душу, ее своеобразные сплетения, ее светлые и темные, но почти всегда трагические основы».
«Есть два типа в народе, — писал Бунин. — В одном преобладает Русь, в другом — Чудь, Меря. Но и в том и другом есть страшная переменчивость настроений, обликов, «шаткость», как говорили в старину. Народ сам сказал про себя: «Из нас, как из древа — и дубина, и икона», — в зависимости от обстоятельств, от того, кто древо обрабатывает».
За обработку «древа» взялись большевики, да так основательно и решительно, что та Россия, которую пестовал в своем сердце Бунин, погибла в «волшебно краткий срок».
«…Что мы вообще знаем! Рос я, кроме того, среди крайнего дворянского оскудения, которого опять-таки никогда не понять европейскому человеку, чуждому русской страсти ко всякому самоистреблению. Эта страсть была присуща не одним дворянам. Почему в самом деле влачил нищее существование русский мужик, все-таки владевший на великих просторах своих таким богатством, которое и не снилось европейскому мужику, а свое безделье, дрему, мечтательность и всякую неустроенность оправдывавший только тем, что не хотели отнять для него лишнюю пядь земли от соседа помещика, и без того с каждым годом все скудевшего? Почему алчное купеческое стяжание то и дело прерывалось дикими размахами мотовства с проклятиями этому стяжанию, с горькими пьяными слезами о своем окаянстве и горячечными мечтами по своей собственной воле стать Иовом, бродягой, босяком, юродом? И почему вообще случилось то, что случилось с Россией, погибшей на наших глазах в такой волшебно краткий срок?» — такие вопросы ставил Бунин в «Жизни Арсеньева».
Бунин эмигрировал. Советская власть его долгое время не признавала, потом стала обхаживать на предмет возвращения на родину, но возвращение это так и не состоялось…
К 80-летию Бунина Андре Жид прислал русскому писателю, лауреату Нобелевской премии, письмо: «…Мне казалось почти невероятным видеть из окон вашей виллы в Грассе пейзаж французского юга, а не русскую степь, туман, снег и белые березовые рощи. Ваш внутренний мир брал верх и торжествовал над миром внешним: он-то и становится подлинной реальностью. Вокруг вас я ощущал ту необычайно притягательную силу, которая позволяет братски сближаться человеку с человеком, вопреки границам, общественным различиям и условностям».
Бунин не увидел больше России, а вот Александр Иванович Куприн клюнул на приманку и вернулся. «Я готов был пойти в Москву пешком, по шпалам», — заявил он. Оно и понятно: несладко было Куприну в эмиграции, приходилось вкалывать изо дня в день — «ради насущного хлеба, ради пары штанов, пачки папирос».
Но отвлечемся от судьбы писателя и в русле данной книги коснемся его родовых корней. Отец — безземельный дворянин, письмоводитель в канцелярии мирового посредника, мать — из обедневшего рода татарских князей Куланчаковых. Стало быть, полукровка…