5-ый пункт, или Коктейль «Россия»
Шрифт:
Еще один эмигрант — Борис Поплавский. Ему было 16 лет, когда он со своим отцом оказался в Константинополе. В мае 1921 года Борис Поплавский переехал в Париж, где и прошла вся его последующая жизнь, вплоть до загадочной смерти (самоубийство?) 9 октября 1935 года. Борис Поплавский прожил всего 32 года. Писал стихи и прозу, ввел в оборот определение «парижская нота». Был заметной фигурой поэзии русской эмиграции. О себе он писал: «Мы, лирические поэты, поэты субъективного, всегда останемся несозвучными эпохе, и люди правильно делают, когда загоняют нас в подполье или доводят до дуэлей или самоубийства».
МирМонпарнас, наркотики и — «иначе это кончиться не могло», так сказал Гайто Газданов о Поплавском, которого все считали первым и последним русским сюрреалистом. «Бедный Боб! — писал Газданов. — Он всегда казался иностранцем — в любой среде, в которую попадал. Он всегда был — точно возвращающимся из фантастического путешествия, точно входящим в комнату или в кафе из ненаписанного романа Эдгара По… Поплавский неотделим от Эдгара По, Рембо, Бодлера, есть несколько нот в его стихах, которые отдаленно напоминают Блока. Поэзия была для него единственной стихией, в которой он не чувствовал себя как рыба, выброшенная на берег… Он родился, чтобы быть поэтом…»
И приведем дальнейшее рассуждение Газданова: «О нем трудно писать еще и потому, что мысль о его смерти есть напоминание о нашей собственной судьбе, — нас, его товарищей и собратьев, всех тех всегда несвоевременных людей, которые пишут бесполезные стихи и романы и не умеют ни заниматься коммерцией, ни устраивать собственные дела; ассоциация созерцателей и фантазеров, которым почти не остается места на земле. Мы ведем неравную войну, которой мы не можем не проиграть, — и вопрос только в том, кто раньше из нас погибнет… В этом никто не виноват… Но это чрезвычайно печально…»
И все же, возвращаясь к Борису Поплавскому… Каковы его корни? Отец Юлиан Поплавский — журналист и предприниматель из польских крестьян. Мать, урожденная Кохманская, — из дворянской семьи, скрипачка. И все ясно — откуда «легкость слова и легкость пера».
Юрий Терапиано — мне неизвестно, каких он кровей, итальянских или еще каких-либо. Точно известно: родился в Керчи, учился в Киевском университете, участвовал в белом движении. Большую часть жизни прожил во Франции. Поэт, прозаик, критик, переводчик французской поэзии на русский язык, журналист и мемуарист. Его наследие составляет 12 книг. Что
Или что-то более грустное, ночное?
Снова ночь, бессонница пустая — Час воспоминаний и суда. Мысли, как разрозненная стая, В вечность улетают навсегда. Полночь бьет. Часы стучат, как прежде, В комнате таинственная мгла. Если в сердце места нет надежде — Все-таки и тень ее светла.На этом, пожалуй, пора и остановиться. И назвать хотя бы имена и фамилии еще некоторых эмигрантов русского зарубежья с несколько «иностранным оттенком»: Михаил Амари (Цетлин), Ирина Бем, Анна Берлин, Николай Божидар, Александр Браиловский, Илья Британ, Вера Вулич, Владимир Вейдле, Мария Визи, Вадим Гарднер, Карл Гершельман, Евгений Гессен, Владимир Диксон, Борис Закович, Михаил Кантор, Ирина Кнорринг, Юстина Крузенштерн-Петерец, Гизелла Лахман, Вера Лурье, Анна Ней, София Прегель, Даниил Ратгауз, Сергей Рафалович, Екатерина Таубер, Ольга Тельтофт, Михаил Форштетер, Ирина Яссен…
Все они были русскими. Все писали русские стихи. И как считает Эммануил Райс, «многое из созданного в области литературы за рубежом становится значительным вкладом в общерусскую культуру и находит широкий отклик в сердцах и умах нашей подрастающей, духовно освобождающейся российской интеллигенции».
Я целиком согласен с литературным критиком из русского зарубежья. Именно так.
А теперь от поэтов перейдем к мастерам сатирического цеха.
Смехачи и язвители
Первый в этом ряду — Аркадий Аверченко, у которого была слава короля русского юмора. Прямые родственники: отец Тимофей Аверченко, разорившийся севастопольский купец, мать Сусанна Романова — из мещан. Писателя часто донимали вопросом: «Аркадий Тимофеевич, вы, наверное, еврей?» В ответ он только вздыхал и говорил: «Опять раздеваться?..»
Ответ юмориста. Аркадий Аверченко начинал, однако, не с юмора, а с прозаических занятий конторщика и бухгалтера. «Вел себя с начальством настолько юмористически, что после семилетнего их и моего страдания был уволен». А дальше — юмор и сатира как профессия и полный успех у российской публики. Не только читателем, но и почитателем книг Аверченко был Николай II.
О цензорах Аверченко говорил так: «Какое-то сплошное безысходное царство свинцовых голов, медных лбов и чугунных мозгов. Расцвет русской металлургии».
Февральскую революцию 1917 года Аверченко встретил восторженно: свобода! А октябрьский переворот его удручил, он сразу догадался, что с большевиками пришел конец и России, и всему старому быту. Власть большевиков Аверченко сравнивал с «дьявольской интернационалистской кухней, которая чадит на весь мир». В сатирическом памфлете «Моя симпатия и мое сочувствие Ленину» писатель восклицал: «Да черт с ним, с этим социализмом, которого никто не хочет, от которого все отворачиваются, как ребята от ложки касторового масла».