7том. Восстание ангелов. Маленький Пьер. Жизнь в цвету. Новеллы. Рабле
Шрифт:
Она говорила хорошо, поскольку ее слова убеждали и утешали. Когда, упав на песок, я обдирал себе колени или кончик носа, она произносила слова, от которых делалось легче. Если мне случалось немного приврать ей, проявить в ее присутствии эгоистическое чувство или вспылить, она произносила слова, которые исправляют, укрепляют, умиротворяют сердце. Я обязан ей основой моих нравственных убеждений, и то, что добавилось к ним впоследствии, менее прочно, чем эта старая основа.
Из уст моей старой служанки я перенял хорошую французскую речь. Мелани говорила языком простонародья, по-крестьянски. Она говорила: «каструля», «одёжа», «колидор» [249] . За этим исключением, она могла бы давать уроки правильной речи многим профессорам и академикам. В ее устах возрождалась плавная и непринужденная речь наших прадедов. Она не умела читать и произносила слова так, как их произносили во времена ее детства, а люди, от которых она слышала их, были людьми необразованными, черпавшими язык из его природных истоков. Поэтому Мелани говорила естественно и правильно. Она без труда находила выражения красочные и сочные, как плоды наших садов.
249
Не следует нам, образованным людям, пренебрежительно относиться к народному говору, если мы сами говорим le lierre вместо l'ierre и le lendemain вместо l'en demain, Мелани говорила une legume и canecon вместо calecon. Но не шумите, пожалуйста. Une legume вы найдете у Лабрюйера, a canecon — в «Государстве французском» за 1692 год. Мне вспоминается одна история, рассказанная Мелани, и я не могу удержаться, чтобы не привести ее здесь. В один из дней того прекрасного лета, которое было последним, проведенным нами вместе, она сидела на скамейке Люксембургского сада, а я осыпал поцелуями ее морщинистые щеки. Притворяясь испуганной, добрая старушка вскричала:
— Да ты хочешь съесть меня, маленький мой сударик? Уж не превратился ли ты в оборотня?
Я спросил у нее, что значит оборотень. Она не ответила мне на вопрос, но вот что она рассказала:
«Когда я была еще совсем молоденькой, жил в наших местах один парень, которому бездельники в кабаке сказали, будто он волк и должен съесть свою мать. Парень-то был простоват и поверил им. Ночью, придя домой, он подошел к своей матери, уже лежавшей в постели, и сказал ей:
— Матушка, бедная моя матушка, я должен тебя съесть. Дай мне твое благословение — сейчас я проглочу тебя».
На этом месте Мелани остановилась. И сколько я ни упрашивал ее, она ничего больше не сказала. Истории Мелани были особенно хороши тем, что в них никогда не было конца. (Прим. автора.)
XXV. Радегунда
— Друг мой, — сказала матушка доктору Нозьеру, — к нам пришла та молоденькая служанка, которую рекомендует госпожа Комон. Она из Турени. Мне бы хотелось, чтобы ты взглянул на нее. До сих пор она служила только у одной пожилой барышни в предместье Тура. Говорят, она честная.
Нам давно пора было, для пользы нашего хозяйства, завести наконец честную служанку. С тех пор как больше года назад уехала наша старая Мелани, у нас перебывала дюжина служанок, причем лучшие из них бросали место, как только убеждались, что здесь нечем поживиться. У нас была Сикоракса [250] , у которой росла борода и которая готовила нам какие-то страшные, колдовские снадобья. Была восемнадцатилетняя девушка, очень хорошенькая, ничего не понимавшая в хозяйстве; матушка начала было ее обучать, но через три дня девица исчезла, прихватив с собой полдюжины серебряных ложек и вилок. Была особа, сбежавшая из сумасшедшего дома; она называла себя дочерью Луи-Филиппа и носила ожерелье из графинных пробок, но мой дорогой папа, будучи врачом, последний заметил, что она не в своем уме. У нас была Сова, которая весь день дремала на ходу, а по ночам, когда все думали, что она спит у себя в мансарде, стояла за стойкой своего кабачка — в глубине одного двора на улице Муфтар — и поила разный сброд нашим вином; впрочем, это была искусная кулинарка и повариха, если верить моему крестному, знавшему толк в таких вещах. Последней была Гортензия Персепье, ожидавшая, подобно Пенелопе, своего супруга, уехавшего с Кабэ в Икарию [251] , и, как Пенелопа, привлекавшая большое количество женихов, которые приходили поесть у нас на кухне.
250
Сикоракса — ведьма, мать чудовища Калибана, из драмы Шекспира «Буря».
251
…ожидавшая, подобно Пенелопе, своего супруга, уехавшего с Кабэ в Икарию… — Пенелопа — персонаж «Одиссеи» Гомера, верная жена Одиссея, ожидавшая двадцать лет возвращения мужа и стойко отвергавшая многочисленных и весьма настойчивых женихов. Муж Гортензии Персепье, о которой идет речь, уехал с французским коммунистом-утопистом Этьеном Кабэ в Северную Америку, где Кабэ в 1848 г. основал колонию Икария, долженствующую воплотить принципы коммунистического общества, описанного им в книге «Путешествие в Икарию» (1840). Колония просуществовала до конца 80-х годов.
Тогдашние хозяева так же роптали на свою судьбу, как и нынешние: «Как трудно стало нынче с прислугой. Не то что прежде. Вот когда были преданные слуги. Все переменилось!» Некоторые винили в этом Революцию, разбудившую народные аппетиты. Но разве когда-нибудь они спали? Достоверно одно — что хорошие господа и хорошие слуги во все времена были редки. Эпиктеты и Марки Аврелии [252] встречаются не каждый день.
Моя дорогая матушка ждала эту новую служанку не то, чтобы со слепым доверием, — оно было уже невозможно, — но все-таки с каким-то благоприятным предчувствием, которого она не скрывала. Чем оно объяснялось? Да тем, что девушка, как говорили, была скромна, воспитывалась в честной крестьянской семье и кое-чему научилась, служа у одной старой барышни из провинциальной семьи военных и судейских. А кроме того, матушка знала от аббата Муанье, своего духовника, что отчаянье — большой грех.
252
Эпиктеты и Марки-Аврелии — то есть мудрые слуги и хозяева; Эпиктет (50—138 гг. н. э.), раб, затем вольноотпущенник, и Марк-Аврелий,
— Как ее зовут? — спросил отец.
— Мы будем называть ее так, как ты захочешь, мой друг. Но ее крестное имя — Радегунда.
— Я не особенно люблю менять имена слуг, как это теперь принято, — возразил отец. — Мне кажется, что отнять у человеческого существа, члена общества, его имя — все равно, что отнять что-то у его индивидуальности. Однако я должен сознаться, что слово Радегунда неблагозвучно.
Когда доложили о приходе девушки, матушка не выслала меня из комнаты — не то по рассеянности (ибо самая бдительная осторожность мило сочеталась в ней с очаровательным легкомыслием), не то потому, что мое присутствие при этом невинном семейном разговоре считалось вполне допустимым.
Радегунда вошла широкими звонкими шагами и остановилась посреди гостиной, прямая, неподвижная, безмолвная, сложив руки на фартуке с робким и вместе с тем храбрым видом. Очень юная, почти ребенок, не брюнетка и не блондинка, не красивая и не безобразная, с румяными щеками, с глуповатым и в то же время хитрым выражением лица, что производило очень забавное впечатление, она была одета, как самая бедная крестьянка, и вместе с тем с некоторой парадностью: волосы зачесаны кверху и собраны под бант кружевного чепца с широкой плоской тульей, на плечах — ярко-красная косынка в цветах. Очень серьезная и очень смешная, она сразу мне понравилась, и я заметил, что родители мои тоже смотрят на нее с симпатией.
Матушка спросила, умеет ли она шить. Она ответила: «Да, сударыня». — «Готовить?» — «Да, сударыня». — «Гладить?» — «Да, сударыня». — «Убирать комнату?» — «Да, сударыня». — «Чинить белье?» — «Да, сударыня».
Если бы моя добрая матушка спросила, умеет ли она лить пушки, строить соборы, сочинять стихи, править народами, она все равно ответила бы: «Да, сударыня», — потому что явно говорила «да» совершенно независимо от смысла задаваемых ей вопросов, исключительно из вежливости, благодаря хорошему воспитанию и уменью держать себя в обществе, памятуя наставления родителей о том, что неучтиво отвечать «нет» значительным особам.
Как без видимых причин «Нет» сказать решиться? Так с богами обходиться Не заведено у нас.Так говорит Лафонтен, который не посмел бы ответить «нет» мадемуазель де Силлери [253] .
Но матушка больше не расспрашивала юную крестьянку о ее познаниях. Она ласково и твердо сказала ей, что требует приличных манер, безупречного поведения, пообещала написать ей сразу, как только вопрос будет решен, и отпустила ее, неприметно улыбаясь.
253
…Лафонтен, который не посмел бы ответить «нет» мадемуазель де Силлери. — Речь идет о басне «Тирсис и Амаранта». Поэт посвятил ее мадемуазель де Силлери и в посвящении (строки из которого цитируются Франсом) говорит, что не смог отказать в ее просьбе сочинить басню, хотя до этого решил больше басен не писать.
Уходя, юная Радегунда каким-то образом зацепилась карманом передника за дверную ручку. Никто не заметил этого мелкого происшествия, кроме меня. Я же проследил его во всех подробностях и был восхищен удивленным и укоризненным взглядом, который бросила Радегунда на злокозненную ручку: она смотрела на нее словно на какого-то враждебного духа из волшебной сказки.
— Ну, как она тебе понравилась, Франсуа? — спросила матушка.
— Она очень молода, — ответил доктор. — И потом…
Быть может, в это мгновенье у него возникло смутное и мимолетное предчувствие относительно характера Радегунды. Но оно рассеялось, не успев выразиться в словах. Он не закончил фразы. Я же, будучи мал и находясь на одном уровне с вещами и явлениями небольшого масштаба, сразу понял, что эта юная крестьянка превратит наше мирное жилище в дом, где хозяйничают духи.
— Кажется, это честная девушка, — сказала матушка. — Может быть, мне удастся приучить ее. Если ты ничего не имеешь против, друг мой, мы будем звать ее Жюстиной.
XXVI. Кэр
Родившись в один и тот же день, в один и тот же час, мы росли вместе. Кличка Пук, которую ему дал отец и на которую он отзывался сначала, была впоследствии заменена именем Кэр, и эта замена была не к его чести, если считать, что честь — это честность. Видя, как искусно он обманывает, как умело ворует, как неутомимо мошенничает, нельзя было не восхищаться изобретательностью и ловкостью его проделок, и вот ему дали имя Робер Макэр [254] — имя того изумительного разбойника, которого Фредерик Леметр создал на сцене лет за пятнадцать перед тем и которого могучий талант Оноре Домье превращал на страницах сатирических журналов то в финансиста, то в депутата, то в пэра Франции, то в министра. Но это имя — Робер Макэр — показалось всем чересчур длинным, и его сократили до простой клички Кэр. Это был маленький рыжий щенок, не породистый, но очень смышленый. И было в кого: Финетта, его мать, сама ходила за требухой, платила наличными мяснику и приносила свою порцию г-же Матиас, чтобы та сварила ее.
254
Робер Макэр — ловкий мошенник, вор и убийца, главное действующее лицо мелодрамы «Адретская гостиница» (1823) Антье, Сент-Амана и Полианта и пьесы «Робер Макэр» (1835) Сент-Амана и Ф. Леметра. Образ Робера Макэра на сцене был создан талантливым актером Фредериком Леметром. Выдающийся художник-карикатурист Оноре Домье (1808–1879), смело высмеивавший Июльскую монархию, быт и нравы буржуа, нередко прибегал в своих карикатурах к образу Робера Макэра, имя которого стало нарицательным во Франции.