99 имен Серебряного века

Безелянский Юрий Николаевич

«Вехи» вызвали бурю негодования. Разве могла российская интеллигенция согласиться с тем, что «случилось вот какого рода несчастье: любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине, почти что уничтожила интерес к истине»? Или согласиться с таким бердяевским утверждением: «Мы освободимся от внешнего гнета лишь тогда, когда освободимся от внутреннего рабства, т. е. возложим на себя ответственность и перестанем во всем винить внешние силы»?

Почти 100 лет прошло с тех пор, как громыхнули «Вехи», а российские интеллектуалы (или квази-интеллектуалы) до сих пор во всех бедах России винят исключительно внешние силы: Запад,

сионизм и прочее, но только не себя. Критического взгляда Бердяева не хватает никому. Также не по нраву бердяевская мысль о свободе: трагедия происходит от того, что бремя свободы не каждому по силам. А все ли готовы признать, что «в сущности, история делалась как преступление»? А утверждение Бердяева, что «в низах Россия полна дикости и варварства… Но на вершинах своих Россия сверхкультурна… Между верхним и нижним этажами русской культуры не было ничего общего… Жили как бы на разных планетах…»? А что изменилось?..

В 1916 году вышла отдельной книгой, публиковавшаяся ранее в статьях, — «Смысл творчества. Опыт оправдания человека». Вячеслав Иванов оценил книгу Бердяева как «покорительно талантливую», но в то же время «опрометчиво своевольную». Мережковский с Гиппиус возмутились, а Василий Зеньковский отметил, что это «одно из наиболее значительных религиозно-философских произведений последнего времени и во всяком случае лучшее, что было написано Бердяевым».

Творчество, по мысли Бердяева, есть обнаружение избыточной любви человека к Богу. Творчество обращено к Третьему завету, призванному сделать человечество совершенным.

Здесь следует сказать, что у Бердяева были довольно сложные отношения с русской церковью, он никак не вписывался в концепцию «полицейского православия», Бердяев выступал против религиозного самодержавия, его статья «Гасители духа» (1913), направленная против Святейшего синода, вызвала гнев иерархов и обвинение в богохульстве. Как религиозный философ Бердяев был слишком широк для российского православия, к тому же он был одним из инициаторов экуменического движения, вместе с Сергеем Булгаковым и Жаком Маритеном.

Будучи идейным противником большевизма, Бердяев тем не менее испытывает в первые послереволюционные годы творческий подъем: выступает со статьями, читает лекции, выпускает книгу «Философия Достоевского». На своей квартире во второй половине 1918 года Бердяев создает Вольную академию духовной культуры, в которой читает лекции по философии истории и философии религии. Выступает в шумных дебатах о Христе в Клубе анархистов. Активность Бердяева была подозрительна новым властям. Первый арест произошел в феврале 1920 года, второй — в августе 1922 года. И — решение о бессрочной высылке из советской России. «Вышлем безжалостно и очистим Россию надолго», — так решил Ленин.

28 сентября 1922 года Николай Бердяев, Семен Франк, Федор Степун, Николай Лосский и другие философы были «погружены» на немецкий пароход «Обербургомистр Хакен» и отправлены на Запад. 30 сентября пароход пришвартовался в порту Штеттина.

А высылке на «философском пароходе» предшествовал разговор Бердяева с Феликсом Дзержинским (во время второго ареста): «…С левой стороны стоял неизвестный мне человек в военной форме. Это был блондин с жидкой заостренной бородкой… — вспоминал позднее Бердяев. — Он попросил меня сесть и сказал: „Меня зовут Дзержинский“. Это имя человека, создавшего ЧК, считалось кровавым и приводило в ужас всю Россию. Я был единственным человеком среди многочисленных арестованных, которых допрашивал сам Дзержинский. Мой допрос носил торжественный характер: приехал Каменев присутствовать на допросе, был и заместитель председателя ЧК Менжинский, которого я немного

знал в прошлом, — он был тогда писателем, неудавшимся романистом.

Я решил на допросе не столько защищаться, сколько нападать, переводя весь разговор в идеологическую область. Я сказал Дзержинскому: „Имейте в виду, что я считаю соответствующим моему достоинству писателя и мыслителя прямо высказать то, что я думаю“. Дзержинский мне ответил: „Мы этого и ждем от вас“. Я говорил минут сорок пять, прочел целую лекцию. Я старался объяснить, по каким религиозным, философским, моральным основаниям я являюсь противником коммунизма. Вместе с тем я настаивал на том, что я человек не политический. Дзержинский слушал меня очень внимательно и лишь изредка вставлял свои замечания. По окончании допроса Дзержинский сказал мне: „Я вас сейчас освобожу, но вам нельзя будет уезжать из Москвы без разрешения“.

Бердяева выпустили, а потом „посадили“ на пароход, — и „всех их — вон из России“, как объявил пролетарский „философ“ Владимир Ленин-Ульянов.

Бердяев жил сначала в Берлине, а летом 1924 года перебрался в Париж. Как писала жена Бердяева:

Иду и вижу: Косматая клячонка, сани. Ванька в шапке меховой. Кнутом мне машет: „Барыня! А барыня! Садись. Куда велишь?“ Куда — пока в Париж!

Но „пока“ означало: на всю оставшуюся жизнь. Бердяевы поселились в парижском пригороде Кламаре. Сначала снимали квартиру, а в 1938 году переехали в собственный дом, полученный в наследство от друга семьи — англичанки Флоранс Вест. „Бердяев стал… домовладельцем“ — в среде русской эмиграции это было воспринято, как парадокс. По отзыву Бориса Вышеславцева, у Бердяевых был милый помещичий дом, „Ясная Поляна“, где живет русский барин, боящийся сквозняков, любящий заниматься философией и решивший стать „пророком“ и достигший успехов на этом поприще».

«Бердяев был щеголеват, носил галстуки бабочкой, веселых цветов, говорил много, пылко…» — вспоминал Борис Зайцев.

Более раннее воспоминание Андрея Белого: «В жизни он был — терпеливый, терпимый, задумчивый, мягкий и грустно-веселый какой-то…»

И определение Белого натуры Бердяева: «Многострунная личность». Действительно, в эмиграции Бердяев не изменил себе. Он занимается тысячью дел: редактирует орган Религиозно-философского общества — журнал «Путь», работает редактором издательства YMCA-Press, основывает со своими единомышленниками Лигу православной культуры, участвует в многочисленных съездах и собеседованиях, в собраниях Братства Св. Софии, в литературном объединении «Кочевье», в различных межконфессиональных конгрессах, продолжает чтение лекций. Как и в Москве, в Кламаре у себя дома Бердяев устраивает беседы с чаепитием, среди его постоянных гостей Лев Шестов и Георгий Федотов. И, конечно, Бердяев не бросает своих философских исследований.

Еще в Берлине в 1924 году вышел этюд Бердяева «Новое средневековье», который был переведен на многие европейские языки и принес автору мировую известность. «Мы вступили в эпоху исторического странствования», — писал в своей работе философ. — «Происходит страшное ускорение времени, быстрота, за которой человек не может угнаться».

Бердяев обосновал мысль о безнадежности упования людей на лучшее будущее с помощью общественного развития. Он говорил, что история и ее временное течение движется ненавистью, а не любовью: «…и с остротой ненависти связаны наиболее динамические ее моменты».