99942
Шрифт:
Женщина берёт руку сына, шершавую после просушивания и невнимательную к материнской ласке, и говорит:
– Ты должен проснуться, сынок. Знаешь почему? Потому что мы так мало говорили за последние годы. Да, я звонила, но это не то… Как дела? Что делает Аня? На работе всё хорошо? Но я не говорила о нас, только о себе, даже спрашивая о твоей жизни… Я думала о себе, хотела узнать всё ли нормально, чтобы не переживать об этом. Волновалась лишь за свой комфорт, который поддержат простые ответы. После ухода твоего отца я так долго пыталась построить новую жизнь, что забыла о
Она ждёт, будто её взгляд может вернуть его к нормальной жизни, поднять тяжёлые веки. Но они даже не колышутся, лишь простыня поднимается и опускается на волнах дыхания, а под линией роста волос, торчащих щетиной (их сбрили во время операции), ровнёхонько над переносицей краснеет шрам, похожий на ожог от рублёвой монеты.
– Я буду ждать. И я приду завтра, и послезавтра. И я очень надеюсь, что там, где ты находишься… ты не страдаешь… хоть иногда. Возвращайся, сынок, хорошо? Мне не хватает тебя.
На лице доктора проступает мрачная озабоченность.
– Я хотел бы сказать, если позволите?… – начинает он полушёпотом.
– Да?
– Я понимаю, что это ваш сын, и вы сделаете для него абсолютно всё, но… вы должны понимать…
– Я понимаю.
– Прошла неделя. И его состояние…
Слёзы уже высохли, женщина поворачивается к врачу.
– Доктор… не надо.
– Почему?
– Вы же сами сказали. Максим нас слышит.
Он слышал их.
Чтобы потом додумать и увидеть.
Так или иначе.
А пока он плутал из сна в сон.
Прошлое ничем не отличалось от будущего, а вымысел от реальности. Это были проплывающие перед глазами картинки. Это были бесчисленные коридоры и комнаты, иногда улицы и дворы, в которые он попадал из огромного вестибюля – главного сновидения.
Попадал, но всегда возвращался обратно. Чёрное озеро вынуждало нырять с головой, чтобы наполнить лёгкие для очередной дрёмы. Раз за разом.
И ещё…
В вестибюле и пограничных снах – там, где он временами слышал приглушённые голоса, там, где он выкрикивал ответы, – кружила боль. Чёрные и красные снежинки боли. Они попадали сюда по водостокам покалеченного тела, над которым Максим утратил контроль. Они сыпали из вентиляционных решёток незримого настоящего.
Они липли к коже.
И таяли.
Таяли…
3
Снег был сухим и рыхлым – проклятье снеговиков и любителей поиграть в снежки.
– Не лепится! – расстроилась Аня.
– Ещё бы, – ответил Максим. – Температуру видишь?
– Сколько?
– А вверх слабо посмотреть?
Аня подняла голову. Дисплей уличного термометра несколько секунд украшал
– Мы идём?
– Погоди. Телефон. – Максим достал трезвонящий сотовый.
– Или такси вызвать? – предложила Аня, отряхивая с рукавиц непослушный снег.
Максим кивнул: "валяй".
Он не помнил, по какому поводу и к кому они собираются. На день рождения? Новоселье? Просто поболтать? К знакомым Ани? Её родителям? Его друзьям? Хотя, вряд ли… Когда в последний раз его звали в гости друзья детства? В кабак, разве что, да и то без Ани и без особых надежд, что он подтянется. "Постараюсь прийти" – не обещание, а лишь ни к чему не обязывающая вежливость. Сколько подобных приглашений он проигнорировал, прежде чем экран телефона стал забывать знакомые номера? Течение жизни обрело берега "дом – работа", в управлении появились новые приятели, знакомые, друзья… друзья?
Максим стянул зубами рукавицу, нажал "ответ", сунул сотовый под шапку и сказал:
– Привет, Диман. – Этот звонок и разговор он помнил, но сейчас у него был шанс что-то изменить, даже сказав старому другу простые слова: – Рад тебя слышать.
– Здоров, Макс. Извини, что отвлекаю. Проблема у меня, не к кому больше обратиться.
– Что случилось?
– Я в обезьяннике. Звонок вот разрешили.
Существовала ещё одна причина его отдаления от прошлого. Правда, в которой трудно признаться даже самому себе: они – друзья детства – ничем не могли быть ему полезны. Он им – да, а они ему… Паршивая правда.
Вероятность, которую можно проигнорировать.
"Не в этот раз. Не в этом сне".
– Понял. Сейчас приеду. – Максим поднял глаза на недоумевающую Аню. – Не волнуйся, друг, решим.
"Решим. Исправим. Главное – найти нужную дверь".
– Кто звонил? – насела Аня – Что ты решать поедешь?
Он не ответил. Спрятал сотовый в карман, надел рукавицу и повернулся лицом к многоэтажке. "-21?С, 10:41" – сообщал цифровой дисплей. Максим поёжился, зарылся подбородком в колючий шарф.
– …я люблю тебя очень люблю и если ты меня слышишь вот сейчас…
Голос шёл сверху, опускался вместе со снегом, слова хрустели на морозе, как хребты снежинок. Знакомый голос, но словно забытый, далёкий и нечёткий. Чья-то любовь его мало волновала, когда коченеешь – не до любви.
– …знай когда ты проснёшься мы поговорим…
"Проснусь? Где? В очередном сновидении, слепленном из воспоминаний и истлевших стремлений?… Чёрт, больно…"
Максим смахнул со лба чёрный снег, но освобождённый островок кожи сразу же заняли алые, как налитые страстью губы, снежинки – они планировали и липли, планировали и липли. Истязая, заставляя стиснуть зубы. Сросшиеся кристаллы льда жгли грудь под правой ключицей. Словно зима собиралась прогрызть в нём две дыры – в лобной кости и между ребёр. Прогрызть и поселиться внутри, точно живучее воспоминание, как один из голосов: "После того, как я сказал, что в тебя стреляли, ты понимаешь, где находишься и что произошло?"