А дальше только океан
Шрифт:
Лиля вскинула голову: светится кухонное окно, женский силуэт скользит туда-сюда. Значит, его еще нет. Лиля бросилась на Верхнюю улицу. У Ветровых во всех окнах свет. Она постучала — никто не открывает, постучала громче, еще громче, уже собралась уходить, и прямо перед глазами обнаружила кнопку звонка.
«Господи, совсем рехнулась…»
— Лилия Ивановна? Милости прошу, — радушно встретила ее Ветрова. — Как раз самовар поспевает, и Валентин Петрович с минуты на минуту появится… — Анастасия Кононовна помогла Лиле снять пальто. — Да что с вами? На вас лица нет!
Если бы Лилю
— Лиля, миленькая, успокойтесь. Садитесь и рассказывайте, что случилось… Валя, — обернулась Ветрова к вошедшему мужу, — ну что ты стоишь?! Поговори с ней, а я накормлю ребенка.
— Какая беда? Почему слезы? — пожимая Лиле руку, будто врач, спрашивал Ветров, хотя и догадывался о причине столь позднего визита.
— Разводиться хочет…
— Так уж и разводиться?! Постойте… Кому это ваш благоверный сегодня покупал духи «Каменный цветок»? Вам или не вам?..
— Не знаю. Ничего не знаю… — всхлипывала Лиля.
— Как — «не знаю»! Еще говорил: «Любимые духи моей жены». Ваши любимые?
Продолжая всхлипывать, Лиля утвердительно кивала.
— Вот видите, а вы — «не знаю».
— Меня целый день дома не было.
— Так-так… Из-за чего же сыр-бор? То «Каменный цветок», то с бухты-барахты развод… Не может этого быть! Давайте-ка, Лилия Ивановна, спокойно разберемся.
Лиля приподняла плечи, несколько раз судорожно вздохнула, но с чего начать — не знала. Только теперь до нее дошло, что обвинять муза, в сущности, не в чем. Она молча теребила кружева на манжете, не смея поднять глаз.
— Понимаю, вам трудно. Не все женщины врачи и педагоги, а другим здесь не находится работы по специальности. Мне Юрий Владимирович говорил, что вы сильно переживаете…
— Говорил? — удивилась Лиля.
— А как же. Обидно, конечно, но что поделаешь? Надо мириться. Русские женщины всегда шли на самопожертвование. Моя жена решительно против этого слова, а мне оно нравится. Можно и по-другому сказать. Можно сказать: чувство долга, преданность, любовь… И примеров тому много.
— Только, пожалуйста, не говорите о княгине Волконской. Он мне о ней все уши прожужжал.
— Зачем о княгине Волконской? Я о своей княгине расскажу. Об Анастасии Кононовне. Идет?..
— Идет. — Лиля чуть повеселела.
Ветров, мягко ступая, подошел к двери, прислушался, закрыл ее плотнее и, приложив палец к губам, сказал:
— Не любит Кононовна, чтобы о ней распространялись. Но вам, Лилия Ивановна, по секрету расскажу… Она ведь у меня ленинградка. Как и вы. Кораблестроительный с отличием окончила. Большие надежды подавала. Да вот связала судьбу с вашим покорным слугой и не вышло заняться любимой работой. Хорошо хоть физик в старшие классы потребовался, сейчас преподает да еще кружок ведет… Как вы думаете, не тоскует она по своему делу?
Лиля пожала плечами, мол, вам виднее.
— То-то. Конечно, тоскует, но вида не подает: ни единым словом, ни единым взглядом. Во всяком случае, я не замечал. Двух учеников подготовила в свой институт. Как прошли они
— Он вам так и сказал, что «хорошо»?
— Да. Почему вас удивляет?
— Мне он никогда не говорил.
— Видите, не все любят в глаза хвалить. Лилия Ивановна, у меня к вам большая просьба…
— Слушаю, Валентин Петрович.
— Знаю, у вас ребенок, много забот по дому, но, может, поучаствуете в нашей самодеятельности?.. Очень нужна классика…
— Я… Я охотно.
— Совсем отлично! Ма-а-ать, как насчет чайку? — весело потирая руки, Ветров заглянул на кухню. — Долго нас будешь голодом морить?
Уже после полуночи, оставив Веронику у Ветровых, Лиля пошла домой. Хозяин на прощание крепко жал руку и говорил:
— Не только ваша сестра Галина защитила диссертацию, мы здесь тоже защищаем диссертации. Каждый день защищаем. На право называться человеком… А муж у вас — дай бог каждой! Хотя мозги я ему все равно вправлю. Если не возражаете, разумеется…
— Лучше я сама, — потупившись, тихо вымолвила Лиля.
— Честно говоря, именно это я и ожидал услышать.
«Глупый, какой ты у меня глупый. — Лиля с жалостью смотрела на осунувшиеся щеки мужа, на скорбную складку у носа, особенно резко выделявшуюся в неверном свете луны, которая украдкой заглядывала в окно. Луна освещала стол, где тускло поблескивал сложенными лепестками «Каменный цветок». — Почему мы с тобой такие глупые: думаем одно — говорим другое, будто в прятки играем?»
Он не проснулся, когда она стягивала ботинки и накрывала одеялом, лишь сдавленно простонал, когда подкладывала под голову подушку.
Лиля плотно задернула гардины и на цыпочках вышла из комнаты.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Причину этой семейной неурядицы Ветров видел в том, что Городков устал, как и другие офицеры. Недавно они уже толковали с Павловым, как устроить морякам хороший отдых.
«Очень тревожный знак: уж если Городков — эталон выносливости — сорвался, что говорить о других?» — размышлял он, ворочаясь с боку на бок.
У Городкова по службе, на первый взгляд, все шло нормально, но это на первый взгляд. Появились ошибки в регулировке приборов, особенно сложных, требующих повышенного внимания, больше обычного офицеры и мичманы сетовали на трудности, вызванные непрерывным приготовлением оружия. Напряжение сказывалось, что и говорить.
Приборист Дотылев, невыспавшийся из-за зубной боли, включил не тот тумблер и сжег пульт.
— Эх-ка, муха сонная!.. Да еще навозная! — взорвался тогда Городков, с таким трудом получивший пульт с далекого завода.
В такой «критике» Дотылев справедливо усмотрел оскорбительное начало, и Ветрову пришлось долго разбираться, пока Городков принес извинения.
«Устал, конечно…»
На офицерском совещании в первый же четверг сам Городков заговорил о том же:
— Что-то у нас в опале поездки на лоно природы! Дома какой отдых? Одни заботы. Копошимся, копошимся, эдак и окуркулиться недолго.