А дальше только океан

Платонычев Юрий Федорович

Цепкие, с желтыми крапинками, глаза Панкратова, светлые доброжелательные лучики Терехова, колючий, с едва заметной ехидинкой, взгляд-прищур Волкова внимательно скользили по таблице, изучали ее. Лишь Жилин, полуприкрывшись портьерой, хмурился, морщился и тем торопил Павлова кончать доклад, предупреждал, что начальству неприятны напоминания о данных им обещаниях.

Грех говорить, что у Павлова многого не хватало, но, как и всякому командиру, кое-что обновить ему хотелось. Взять тот же газик. Давно уже, бедняга, пыхтит да кашляет…

Забота

об исполнении обещанного лежала в первую очередь на начальнике штаба Волкове, и он с недовольным видом что-то записывал себе в блокнот. Поскучнел и Терехов. Панкратов внешне оставался непроницаемым. Только задор в его взгляде исчез, взгляд потемнел, потерял присущую ему насмешливость. Адмирал строго смотрел из-под своих взъерошенных бровей то на Павлова, то на таблицу, то в свой блокнот. Сюда он привез офицеров, способных глубоко вникнуть в любые вопросы, и сейчас не собирался расставлять точки над «i».

Павлов был доволен, что проверка пойдет сразу по всем направлениям, как теперь говорили, комплексно.

Кто много служил, знает, что такое инспекция. Как бы ни шли дела, комиссия всегда найдет слабины, укажет, где хорошее можно сделать лучше, а сильное еще усилить. Зачастую командиры не замечают чего-то отжившего, присмотрелись, свыклись с ним, либо появилось что-то новое, но еще не внедрено или, того хуже, о нем даже не знают. Комиссия — это всегда свежий глаз.

Тогда почему же командиры, узнав о предстоящей проверке, радости особой не проявляют?

Павлов на опыте убедился, что это всегда порождает большую дополнительную нагрузку, а у командира дел и без того невпроворот. Он в таких случаях вспоминал одного своего старого начальника, и на душе у него веселело. Тот начальник любил посылать комиссии, сам со штабом выезжать на проверки. «Контроль исполнения — залог здоровья», — утверждал он и стремился, чтобы корабли инспектировались без всяких перерывов, так что частенько одну комиссию провожали, а у трапа стояла следующая. Если же между проверками случались перерывы, то дотошный начальник упрекал штаб за необеспечение «непрерывности управления». Говорят, потом он понял свои заблуждения, круто изменил стиль, но Павлов, переведенный с кораблем на другой флот, тех перемен не видел.

Сейчас, в самом начале проверки, командование давало возможность Павлову высказать наболевшее, раскрыть фактическое состояние дел, чтобы потом сравнить его личные оценки со своими.

В оценках Павлов был осторожен, зато старался выделить проблемы, решение которых находилось в прямой зависимости от его внимательных слушателей. Но эту часть своего доклада он, видимо, слишком затянул: заерзал на стуле даже невозмутимый адмирал.

— Вот вы налегаете на то, какие наши обещания выполнены, какие нет, — наконец прервал Павлова адмирал. — В этом мы разберемся в ходе проверки. А сейчас хочу спросить, способны ли вы подать лодкам торпеды вот в этой бухточке? — Панкратов еле дотянулся до края карты.

Скоро на такой вопрос не ответишь, нужно поразмыслить. Павлов всмотрелся

в карту. Бухточка как бухточка: глубины подходящие, камней вроде бы нет, мысы длинные, от ветра наверняка закроют. Что еще? От маяка недалеко, от дороги тоже. Хорошо. Неподалеку озеро, из него вытекает речка, впадающая в бухту. А вот что там есть на суше — лес, кустарник, чисто поле? — этого на морской карте не видно… Выходит, надо еще здесь самому потопать, померить, прикинуть, тогда и будет ясно, что можно, а что нельзя. Павлов к тому же хотел бы понять, зачем понадобилась эта глухая бухточка, когда ближе имелась просторная, удобная, обжитая. Тем не менее надо было отвечать адмиралу, как сподручнее доставлять торпеды именно сюда.

Жилин совсем отодвинулся в тень портьеры, но головой крутит отрицательно, дескать, говори «невозможно».

«Почему невозможно, Петр Савельевич? — мысленно возразил ему Павлов. — Очень даже возможно!» И он ответил:

— В этой бухте мы сможем заниматься торпедами, однако для полной уверенности надо еще там побывать.

— Та-а-ак, — протянул Панкратов, довольный ответом: сам-то он уж прикинул, что там можно принимать торпеды.

— Как вы оцениваете дисциплину? — спросил Волков, переводя взгляд с Павлова на Ветрова.

— Считаю ее вполне удовлетворительной, — твердо сказал Павлов. — Она позволяет выполнять все, что на нас возложено.

— Да-а?.. — Волков сузил глаза и оглянулся на Жилина. — А как прошла рыбалка?

— Начальнику политотдела мы уже докладывали, — сухо проговорил Павлов, начиная догадываться о подоплеке вопроса. — Офицеры рыбалкой довольны. Ваше беспокойство, товарищ капитан первого ранга, мне не совсем понятно.

— Чего тут не понимать? — Волков говорил, не поднимая глаз. — Есть сигналы, что нашлись любители заложить там хорошо за воротник…

От Павлова не ускользнуло, что при этих словах Терехов недоуменно уставился на Ветрова, как бы говоря: «Неужели, замполит, ты не все поведал, когда рассказывал о той рыбалке?»

— Могу повторить, что уже докладывалось, — не скрывая досады, сказал Павлов. — Выезд прошел без единого замечания.

— Ладно, — круто повернул на другое Панкратов. — Покажите ваши боевые документы.

Он внимательно прочитывал бумаги, водил карандашом по схемам, по таблицам, по рисункам, как истый ценитель штабной культуры, иногда отходил дальше, глядел на общий вид, обязательно удостоверялся, как оформлена секретность.

«Здорово вникает!» — отмечал про себя Павлов. Правда, росло число замечаний, сделанных адмиралом, но пока это не огорчало, так как касалось не существа, а только редакции или красоты отделки.

Рыбчевский — автор многих чертежей, как и Павлов, зорко следил за карандашом Панкратова, который неторопливо бегал по строчкам, и тоже пока не расстраивался. Зато Жилин хватал на лету и старательно записывал адмиральские слова. Он весь порозовел от натуги, после каждой реплики Панкратова укоризненно сверлил Павлова взглядом.