"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).

Пушкарева Наталья Львовна

Воз[з]рим таперь, какие были сии езды государевы на охоту, и какие были там упражнения. Ибо пример двора великое действие над образом мысли и всех подданных имеет. Ездил государь в Боровском, Коломенском и других уездах иногда и по месяцу, ежедневно, невзирая ни на сырую погоду, ни на холод, езда с собаками была от утра до вечера. Окроме, что охота государева, при которой и сокол[ь]ники находились], и все придворные, которые поневоле должны были охотниками сделат[ь]ся, со всей России собранные знатнейшие¹¹² охотники-дворяне имели позволение быть при охоте государевой. То коль сие должно было составить великую толпу людей и коликое множество собак. Всякий из сего себе представить может, пощажены ли были тогда поля с хлебом — надежда земледельца; стада скота хотя и отгонялис[ь], но не могли ли иногда с сею толпою собак встретиться [?] А окружающие государя вел[ь]можи, которые были тогда

же и охотники, для удовольствия своего не представляли молодому и незнающему государю, колико таковые езды вред земледелию наносят. Иззябши возвращался государь [в]вечеру на квартиру, тут встречала его невеста его княжна Долгорукова со множеством жен и девиц, и бал начинался, который иногда гораздо поздно в ночь был продолжен. Младые государевы лета от распутства его сохраняли, но подлинно есть, что он был ведён, чтобы со временем в распутство впасть; а до тех мест любимец его, к[нязь] Иван Алексеевич Долгоруков, всем сам пользовался и утружденного охотою государя принуждал поневоле представляемые ему веселья вкушать.

Наконец возвратился государь в Москву из Коломенского уезду, новые начались веселья, ежедневно медвежья травля, сажание зайцев¹¹³, кулачные бои с весельями придворными все часы жизни его занимали; даже как, простудяся, занемог воспою*, в девятый день скончался, и вся надежда Долгоруких, яко скудельный сосуд о твердый камень сокрушилас[ь]. Осталось] токмо памяти сего царствования, что неисправленная грубость с роскошью и с распутством соединились]. Вел[ь]можи и вышние впали в роскош, жены стыд, толь украшающий их пол, стали оный забывать, а нижние граждане приобыкли л[ь]стать вел[ь]можам.

Однако по смерти Петра Второго никого не было назначенного к приятию российского престола. Первостепенные вельможи собралис[ь], дабы учинить важное решение, кого во владыки толь великой часта света возвести²³. Коль ни дерзки, коль ни самолюбивы, однако не смели без взятия мнения от именитейших благородных сего решить. Разные мнения были подаваны. Иные представляли, что как вторая супруга Петра Великого уже царствовала над Россиею, то надлежит взять из монастыря первую супругу Петра Великого и оную на престол возвести. Другие представляли, что есть в живых две дочери Петра Великого, принцес[с]а Анна в супружестве за герцогом Голштинским и принцес[с]а Елизавета в девицах, и хотя они и прежде браку рождены, но как уже законными признаны, то рождение их не препятствует взойти на российский престол... Третьи представляли принцес[с]у Екатерину, герцогиню Мекленбур[г]скую, старшую дочь царя Иоанна Алексеевича, наконец, четвертые — принцес[с]у Анну, вдовствующую герцогиню Курлян[д]скую.

Уже собравшиеся вел[ь]можи предопределили великое намерение, ежели бы самолюбие и честолюбие оное не помрачило, то есть учинить основательные законы государству и власть государеву Сенатом или парламентом ограничить. Но заседание в Сенате токмо нескол[ь]ким родам предоставили, тако умен[ь]шая излишнюю власть монарха, придавали ее множества вел[ь]можам, со огорчением множества знатных родов, и вместо одного — толпу государей [на]сочиняли. Сии вел[ь]можи прияли в рассуждение разные вышепредложен[н]ые мнения о наследстве престола. Были многие и дал[ь]новиднейшие, которые желали возвести царицу Евдокию Федоровну на российский престол, говоря, что как она вес[ь]ма слабым разумом одарена, то силе учрежденного Совету сопротивляться не может, а чрез сие даст время утвердит[ь]ся постановляемым узаконениям в предосуждение власти монаршей. Но на сие чинены были следующий возражения. Что закон препятствует сан монашеский,

хотя и поневоле возложенный, с нее снять, и что она, имевши множество родни Лопухиных, к коим вес[ь]ма была привязана, род сей усилится и может для счастия своего склонить ее разрушить предполагаемые постановления. Дочерей Петра Великого, яко незаконнорожденных, отрешили. Принцес[с]у Екатерину Иоан[н]овну, герцогиню Мекленбур[г]скую, отрешили ради беспокойного нрава ее супруга, и что Россия имеет нужду в покое, а не мешания в дела сего герцога по причине его несогласия с его дворянством. И наконец, думая, что толь знатное нечаянно предложенное наследство герцогине Анне Ивановне, заставит [ее] искренно наблюдать полагаемые ими статьи. А паче всего склонил всех на избрание сие князь Василий Лукич Долгоруков, которой к ней особливую склонность имел и, может быть, мнил, от[о]гнав Бирона, его место заступить. Все сии на сие согласились, и он сам послан был с пунктами призывать ее на престол российский, естли будет обещат[ь]ся и подпишет сии преду-становляемые законы.

Герцогиня Анна не отреклась подписать уменьшающие российского императора власть статьи, которые ее возводили из герцогинь Курляндских в российские императрицы, и, поехав из Митавы, не доехав до Москвы за сем[ь] верст, остановилась] в селе Всесвяцком, принадлежащем царевичу Грузинскому, в его доме,

во ожидании приуготовления торжественного ее вше-ствия в Москву²⁴. А тогда же было дано дозволение всем благородным приезжать в оное село для принесения своего поздравления государыне. Долгорукие знали, что множество благородных были вес[ь]ма недовол[ь]ны учиненными ими статьями, которые в руки некоторых родов всю власть правительства вручали; и сего ради имели великую осторожность, дабы кто какой записки, подходя к руке, не подал, и сего ради всегда кто из Долгоруких стоял возле государыни, повелевая всем подходящим к [ее] руке иметь [собственные] руки назади, не принимая руку монаршу на свою, как сие обыкновенно есть.

И подлинно, еще прежде приезда в Москву императрицы Анны, известно было Долгоруким и другим, что некоторым умен[ь]шение власти монаршей противно было; яко сие оказалось, что Павел Иванович Егузинский, генерал-прокурор, зять же канцлера Гаврилы Ивановича Головкина, послал тайно от себя офицера, Петра Спиридоновича Сумарокова, с пис[ь]мом, увещающим герцогиню Курлян[д] скую не подписывать посланные к ней с князем Василием Лукичом пункты. Сие пис[ь]мо было оным князем Долгоруковым поймано, и он посланного немилосерд [н]о сам бил, [а] о таком писании сообщил в московской вел[ь]мож Совет, которой и намерялся Павла Ивановича немедленно казнить, но [вельможи вняли] предложению князя Григория Алексеевича Долгорукова, чтоб таковую счастливую перемену кровию поддан[н]ого не обагрять, и он (т. е. П. С. Сумароков. — Ред.) впредь до решения посажен был под жестокую стражу.

Сказал я уже выше, что дух благородной гордости и твердости упал в сердцах знатно рожденных россиян; и тако, хотя великая часть ощущала неудовольствие, но никто ни к чему смелому приступить не дерзал. Однако, естли не точно пользою отечества побуждены, то собственными своими видами, нашлись такие, которые предприняли разрушить сие установление. Феофан Прокопович, архиепископ Новгородский, муж, исполненный честолюбия, хотел себе более силы и могущества приобрести. Василий Никитич Татищев, человек разумный и предприятел[ь]ный, искал своего счастия. Князь Антиох Дмит-р[и]ёвич, человек ученый, предприятельный, но бедный по причине права перворождения брата своего, князя Дмитрия Дмитриевича, искал себе и почестей и богатства, которые надеялся чрез умысел свой противу установления получить и тем достигнуть еще до желания его женит[ь]ся на княжне Варваре Алексеевне Черкас[с]кой, дочери и наследнице князя Алексея Михайловича Черкас[с]кого, богатейшего из российских благородных. Сии три, связанные дружбою, разумом и своими видами, учинили свое расположение для разрушения сделанного Долгорукими узаконения. Они, во-первых, открылись] в сем князю Алексею Михайловичу Черкас[с]кому, человеку вес[ь]ма недовольному Долгорукими, а паче за причиненные ими оскорбления князю Никите Юрьевичу Трубецкому, его шурину. Сей человек молчаливый, тихи[й], коего разум никогда ни в великих чинах не блистал, но повсюду являл осторожность, не вошел точно сам в сей умысел, а довол[ь]ствовался токмо старат[ь]ся о мнениях подданных императрице сообщить. Сие он исполнил чрез свояченицу свою, Прасковью Юрьевну Салтыкову, супругу Петра Семеновича, ибо Салтыковы [были] нескол[ь]ко в свойстве с императрицею. Сия жена хитрая и нашла способ, быв при над-зираемой императрице, наедине ей записку о начинающихся намерениях сообщить.

Однако воспоследовала коронация, и императрица Анна Иоан[н]овна, не яко самодержавная, но яко подчиненная неки-им установлениям, была коронована. Долгорукие и их сообщники несколько успокоилис[ь], мня, что сила клятвы, учиненной императрицею при коронации, воздержит ее сделать какую перемену. Тщетная надежда [!] Императрица после коронации своей не столь стала наблюдаема, а потому о продолжении умыслу возвратить ей самодержавство удобнее известия получала, а Прокопович и Кантемир, сочиня челобитную от всех граждан, наспех множеству недовол[ь]ных дали ее подписать, и наконец, вдруг в назначенный день, под предводител[ь]ством князя Черкас[с]кого представ на аудиенцию к императрице, подали ей челобитную, по прочтении которой, яко снисходя на желание народное, подписанные пункты были принесены, [но] ею самою были разодраны, она самодержавной учинилас[ь], а вскоре несчастие Долгоруких последовало.

Обстоятельства сии, хотя казалис[ь] бы и несовместны с описанием состояния нравов, однако естли кто прилежно рассмотрит оные, то умоначертание народное и п[е]ремены мыслей ясно усмотрит; и так можно сказать, что бываемые п[е]ремены в государствах всегда суть соединены с нравами и умоначертани-ем народным. Воззрим же таперя, как при правлении сей императрицы наивяще упала твердость в сердцах, и как роскош наиболее стал вкоренят[ь]ся. А для показания сего надлежит рассмотреть, во-первых, обычаи самой сей императрицы, второе — обычаи ее любимца Бирона, после бывшего герцогом Курляндским, и его могущество, и третье — состояние двора, и какие были сделаны при сей государыне учреждения в рассуждении великолепности оного.