"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).

Пушкарева Наталья Львовна

Для толь малого числа покоев не много бы освещения надобно, но и тут не токмо не употребляли, но и за грех считали употреблять восковые свечи, а освещены были комнаты сальными свечами, да и тех не десятками или сотнями поставляли, а велика уже та комната была, где четыре свечи на подсвешниках поставлялись.

Напитки состояли: квас, кислы[е] щи, пиво и разные меды, из простого вина сделанная водка. Вины: церковное, то есть красное ординарное вино; ренское, под сим именем разумелся не токмо рейнвейн, но также и всякое белое ординарное вино; романея, то есть греческие сладкие вина, и аликант. Которые чужестранные напитки с великою бережливостию употребляли. И погреби, где они содержались], назывались] фряжские, потому что как первые оные, а паче греческие, получалис[ь] чрез франков, а другие знали, что из Франции идут, то общее имя им и дали фряжских вин.

Таков был стол государев в рассуждении кушанья и напитков; посмотрим, какие были их экипажи. Государи и все бояре летом езжйли всегда верхом, а зимою — в открытых санях, но в чрезвычайных случаях, как находим по летописцам, что [, например,] в случае болезни, когда государь в походе занеможет, то также сани употребляли

и летом. И правда, что в верховой езде государской великое было великолепие, яко видно по оставшимся конским уборам, хранящимся в Мастерской палате. Арчаги седл были с каменьями, стремена золотые или с каменьями, му [нд] штуки также драгоценными камнями были покрыты, подушки бархатные, шитые или золотом, или серебром, или и низанные жемчугом, с запонами драгоценных камней, попоны тому же великолепию подобные, бархатные или аксаметные золотые, с шитьем иль с низаньем и с каменьями. Но сие азиатское великолепие неубыточно было, ибо, сделанные единожды, таковые уборы на многие столетия могли служить.

Царицы же езжали обыкновенно в колымагах, [в]роде карет, сделанных снаружи наподобие фурманов, где не было ни места, чтоб сидеть, ни окошек, но клали внутрь пуховики для сиденья, а вместо нынешних драгоценных точеных стекол — опускающейся кожею окошки и двери закрывали. Не могли такие коляски удобны быть ни к какому украшению, ибо снаружи они все обиты были кожею, а верх веколепия в делании оных состоял, чтоб наружную кожу, местами позолоченную и тисненую, употребить. Карет же не токмо не знали, но и воображения о них не имели, ибо уже и в царствование Петра Великого ближний мой свойственник, боярин к[нязь] Михайло Иванович Лыков, человек пребогатый, бывши воеводою у города Архангельского, выписал ореховую, украшенную рез[ь]6ою карету с точеными стеклами; по смерти его сия карета досталась деду моему, и почиталас[ь] толь завидною и драгоценной вещью, хотя и снова тысячи рублев не стоила, что к[нязь] М[еншиков?] делал нападки на деда моего, чтобы ее получить, и за неотдание учинил, что дед мой лишился всех недвижимых имений, которые бы надлежало ему наследовать после супруги к[нязя] Лыкова.

Воз[з]рим таперь на одежды царские. Они были великолепны. В торжественных их одеяниях злато, жемчуг и каменье по-всюдова блистали; но обыкновенные одежды, в коих более наблюдали спокойствие, нежели великолепие, были просты, а потому не могли быть причиною сластолюбия, а торжественные толь редко употреблялис [ь] и толь крепки были, что их за носильные одежды и почитать не должно, но были они яко какие коронные сосуды, определенные для показания токмо великолепия монарша, и естли не самые одежды, то по крайней мере украшения их, быв соделаны из золотых блях, жемчугу и камней, из рода в род переходили. Но общим образом сказать, не было никаких ни изыскуемых и тленных украшений, ни великого числа платей, но пять или шесть, а много до десяти платьев когда имел царь или царица, то уже довол[ь]но считалось], да и те нашивали до износу, разве из особливой милости кому плеча своего платья пожалуют.

Главный же роскош в царских обыкновенных платьях состоял в драгоценных мехах, которые они для подкладки и на опушку одеяний своих употребляли, но меха сии не купленные и не из чуждых государств привезенные были, но дань, собираемая с сибирских народов. Впрочем, царицы имели обычаи носить длинные тонкие полотняные у сорочек рукава, которые на руку набирали, и сии были иногда толь длинны, что даже до двадцати аршин полотна в них употреблялось].

Се есть всё, что я мог собрать о роде житья, выезду и одежды царской, а сие самое и показует, коликая простота во всем оном находилась]. Бояре и прочие чиновники по мере их состояния подобную же жизнь вели, стараясь притом, из почтения к царскому сану, никогда и к простому сему великолепию не приближаться. А более всего сохраняло от сластолюбия [то], что ниже имели понятия о перемене мод, но что деды н&шивали, то и внучата, не почитаяс[ь] староманерными, носили и употребляли. Бывали у бояр златотканые, богатые одеяния, которые просто зблотами называли и не инако надевали, когда для какого торжественного случая повелено им было в золотах ко двору собират[ь]ся; а посему сии одежды им надолго служили, и я за-подлинно слыхал, что не стыдились и сыновья по кончине родителей своих то же платье носить. Однако несть никакого общества, куда бы великолепие и роскош не вкрадывал[и]сь, то, ко-лико кажется мне, главнее великолепия состояло у бояр иметь великое число служителей. Великолепие, может стат[ь]ся, до из-лишности доведенное, но в с&мом деле основанное на нужде, ибо бояре с люд [ь]ми своими хаживали на войну, и оные обще и [с] воинами государственными, и защитниками в опасном случае своим господам были. Но в мирное время за честь себе бояре считали, когда едет по городу, чтобы ему предшествовали человек пятьдесят слуг пешк&ми; слыхал я, что и самые боярыни не токмо куда в знатное посещение, но ниже к обедни к своему приходу стыдилис[ь] без предшествования двадцати или тридцати слуг ехать. Однако содержание сих слуг недорого стоило, давали им пищу и вес[ь]ма малое на сапоги жалованье, а в протчем они содержались] своим искусством, дома носили серые сермяжные кафтаны, а при выезде господина или госпожи — какой у кого полутче кафтан сыщется, ибо тогда ливреи не знали. И я сам запомню, что без гостей званых во всех домах лакеи ливреи не надевали, а употребленные к должностям люди, которых бывало мало, носили такие кафтаны, какие случится³.

Остается мне еще сказать, что не было тогда ни единого, кто бы имел открытой стол, но разве ближние самые родственники без зову куда обедать ездили, а посторонние инако не езжали, как токмо званые. И могли сидеть поутру до часа обеденного, а [в] вечеру — до ужина, не быв уняты обедать или ужинать.

Таковые обычаи чинили, что почти всякий по состоянию своему без нужды мог своими доходами проживать и иметь все нужное, не простирая к лучшему своего желания, ибо лучше никто и не знал. А к тому же воспитание в н&божии, хотя иногда делало иных суеверными, но влагало страх закона Божия,

которой утверждался в сердцах их ежедневною домашнею Божественною службою. Не было разных для увеселения сочиненных книг, и тако скука и уединенная жизнь заставляла читать Божественное Писание и паче в Вере утверждат[ь]ся. Правление деревень занимало большую часть время, а сие правление влекло за собою рассмотрение разных крепостей и заведенных разных приказных дел, которые понуждали вникнуть в узаконение государства, и за честь себе считали младые люди хаживать сами в суды, как я в роде своем имею примеры, что князь Дмитрий Федорович Щербатов хаживал не токмо по своим делам, но и по чужим, и толь учинился благоразумием своим знаем¹⁰² боярину князю Федору Федоровичу Волконскому, что сей, хотя князь Щербатов по причине разорения дому его купно с убиением деда его князя Сав-[в]ы Щербатова от самозванца Отрепьева, и в бедности находился, однако сей боярин, человек вес[ь]ма богатый, дочь свою и наследницу своего имения за него отдал⁴, и князь Иван Андре [е-в]ич Щербатов, который после был министром в Гишпании¹⁰³, Царьграде и Англии, а наконец — действительным тайным советником, сенатором и ордена святого Александра Невского кавалером, по своим делам в молодости своей в суды хаживал.

Почтение к родам умножило еще твердость в сердцах наших предков, беспрестанные суды местничества питали их гордость;

пребывание в совокуплении умножало связь между родов и соделовало их безопасность что твердое предприять, а тогда же и налагало узду, кому что недостойное имени своего соделать, ибо бесчестие одного весь род того имени себе считал. А сие не токмо молодых людей, но и самых престарелых в их должности удерживало. Благородной гордости бояр мы многие знаки обретаем. Князь Симский-Хабаров, быв принуждаем уступить место Малюте Скуратову, с твердостию отрекся, и когда царем Иоанном Васильевичем осужден был за сие на смерть, последнюю милость себе просил, чтоб прежде его два сына его были умерщвлены, яко быв люди молодые ради страха гонения и смерти чего недостойного роду своему не учинили. Князь Михайло Петрович Репнин лучше восхотел претерпеть гнев царя Иоанна Васильевича и наконец убиение, нежели сообщником учиниться распутных его забав⁵. Соединение же родов толь твердо было, что ни строгой обычай царя Иоан[н]а Васильевича, ни казни не могли возбранить, чтоб, совокупяс[ь] многими родами, не просили у сего государя пощады своим родственникам и свойственникам, осужденным на казнь, и брались быть поруками впредь за поступки того, яко свидетельствуют сие многие сохраненные грамоты в архиве Иностранной коллегии, где таковые поручные подписи есть. И дед мой князь Юрий Федорович Щербатов не устрашился у разгневленного государя Петра Великого по царевичеву делу за родственника своего, ведомого на казнь, прощения просить, прося, что естли не учинено будет милосердия, дабы его самого, в старых летах сущего, лишить жизни, да не увидят очи его бесчестия роду и имени своего. И пощады родственнику своему испросил.

Такая тесная связь между родов обуздывала страсти юношей, которые, не токмо быв воспитываемы в совершенном почтении и беспрекословном повиновении к их родителям, обязаны были почитать всех старших своего рода и в них обретали строгих надзирателей своих поступков, так как защитников во всяком случае. Самые, еще хотя и мало остающиеся, обычаи ныне сие свидетельствуют, которые в младости моей помню, яко священные законы хранились], чтобы молодые люди каждый праздник приезжали по уграм к их старшим родственникам для изъявления почтения их. И чтоб ближние родственники и свойственники съезжалис[ь] загавливат[ь]ся и разгавливат[ь]ся¹⁰⁴ к старшему.

Самые самовластнейшие государи принуждены иногда бывают последовать умоначертанию своего народа, так наши государи и последовали утверждать сии обычаи, не токмо снисходя на прос[ь]6ы благородных, но также производя предпочтител[ь]но пред другими из знатнейших родов, и мы находим в роде князей Репниных, что многие из стольников, миновав чин окольничего, прямо в бояре были жалованы. Преимущество сие, часто и младым людям учиненное, могло бы подать причину подумать, что оное обращалось в обиду другим, но сего не было, ибо не по одним чинам тогда благородных почитали, но и по рождениям их, и тако чины давали токмо должности, а рождение приобретало почтение.

В возмездие за такое снисхождение государей получали они, что находили в благородных верных, усердных и твердых слуг. Потщусь я несколько мне известных примеров предложить. Афанасий Нагой, быв послом в Крыму и многое претерпевая от наглостей крымских, хотя выбиваем был ханом из Крыму, чувствуя нужду его пребывания в сем полуострове, объявил, что он разве связанный будет вывезен из Крыму, а без того не поедет, хотя бы ему смерть претерпеть⁶. Князь Борис Алексе[ев]ич Голицын предпочел сохранение здоровья государева возвышению своего рода — спас Петра Великого во младенчестве — и винному родственнику своему пощаду живота испросил⁷. Прозоровский во время трудных обстоятельств начала Шведской войны соблюл великое число казны и государственные вещи, повеленные государем изломать и перебить в монету, утаил, дав вместо их собственное свое серебро, и при благополучнейших обстоятельствах, когда государь сам сожалел о[6] истреблении сих вещей, целые, не желая никакого возмездия, возвратил⁸. Борис Петрович Шереметев суд царевичев не подписал⁹, говоря, что «он рожден служить своему государю, а не кровь его судить», и не устрашился гнева государева, которой нескол[ь]ко времени на него был, яко внутренне на доброжелателя несчастного царевича. Князь Яков Федорович Долгоруков многие дела, государем подписанные, останавливал, да[ва]я ему всегда справедливые советы, и гнев государский за частое его противоборство воли его на почтение обращал, а тем открывал путь обще и к славе своего государя, и к блаженству народному¹⁰. Си были остатки древнего воспитания и древнего правления.