"А се грехи злые, смертные..": любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X - первая половина XIX в.).
Шрифт:
Примечател[ь]на для России сия ночь, как рассказывал мне Дмитрий Васильевич Волков, тогда бывший его секретарем. Петр Третий, дабы сокрыть от графини Елизаветы Романовны, что он всю ночь будет веселит[ь]ся с новопривозной, сказал при ней Волкову, что он имеет с ним сию ночь препроводить в исполнении известного им важного дела в рассуждении благоустройства государства. Ночь пришла, государь пошел веселит[ь]ся с княгинею Куракиной, сказав Волкову, чтобы он к завтрему какое знатное узаконение написал, и был заперт в пустую комнату с датскою собакою. Волков, не зная ни причины, ни намерения государского, не знал, о чем зачать писать, а писать [было] надобно. Но как он был человек догадливой, то вспомнил нередкие вытвержения государю от графа Романа Ларионовича Воронцова о вол[ь]ности дворянства [и], седши, написал манифест о сем. Поутру его из заключения выпустили, и манифест был государем опробован и обнародован.
Не токмо государь, угождая своему любосграсгию, тако благородных женщин для удовольствия себе употреблял, но и весь двор в такое пришел состояние, что каждый почти имел незакрытую свою любовницу, а жены, не скрываясь ни от мужа, ни родственников, любовников себе искали. Исчислю ли я к стыду тех жен, которые не стыдились
И тако разврат в женских нравах, угождение государю, всякого роду роскош и пьянство составляло отлич [итель] ные умона-чертания двора, и оттуда они уже некоторые разлились и на другие состояния людей в царствование императрицы Елизаветы Петровны, а другие разливат[ь]ся начинали, когда супруга сего Петра Третьего, рожденная принцесса Ангальт-Цербская, Екатерина Алексеевна, взошла с низвержением его на российский престол35. Не рожденная от крови наших государей, жена, свергнувшая своего мужа возмущением и вооруженною рукою, в награду за толь добродетельное дело корону и скип[е]тр российский получила, купно и с именованием благочестивые государыни, яко в церквах о наших государях моление производится.
Не можно сказать, чтобы она не была качествами достойна править толь великой империей, естли женщина возможет поднять сие иго и естли одних качеств довол[ь]но для сего вышнего сану. Одарена довольной красотой, умна, обходительна, великодушна и сострадательна по системе, славолюбива, трудолюбива по славолюбию, бережлива, предпршггельна, некое чтение имеющая. Впрочем, мораль ее состоит на основании новых философов, то есть не утвержденная на твердом камени закона Божия, и потому, как на колеблющихся светских главностях есть основана, с ними обще [му] колебанию подвержена. Напротив же того, ее пороки суть: любострастна и совсем вверяющаяся своим любимцам, исполнена пышности во всех вещах, самолюбива до бесконечности и не могущая себя принудить к таким делам, которые ей могут скуку наводить, принимая всё на себя, не имеет попечения о[б] исполнении и, наконец, толь переменчива, что редко и один месяц одинакая у ней система в рассуждении правления бывает.
Со всем тем в[з]ошедши на престол и не учиня жестокого мщения всем тем, которые до того ей досаждали, имела при себе любимца своего, который и вспомоществовал ей взойтить на престол — человека, взросшего в трактирах и в неблагопристойных домах, ничего не учившегося и ведущего до того развратную младого человека жизнь, но сёрдца и души доброй. Сей, вошедши на вышнюю степень, до какой подданный может [только] достигнуть, среди кулашных боев, борьбы, игры в карты, охоты и других шумных забав, почерпнул и утвердил в сердце своем некоторые полезные для государства правила, равно как и братья его. Оные состояли[:] никому не мстить, отгонять л[ь]стецов, оставить каждому месту и человеку непрерывное исполнение их должностей, не л[ь]стить государю, выискивать людей достойных и не производить [в чины и звания] как токмо по заслугам, и, наконец, отбегать от роскоши, — которые правила сей Григорий Григорьевич [Орлов], после бывший графом и наконец князем, до смерти своей сохранил. Находя, что карточная азартная игра может привести других в разорение, играть в нее перестал. Хотя его явные были неприятели графы Никита и Петр Ивановичи Панины, никогда ни малейшего им зла не сделал, а, напротиву того, во многих случаях им делал благодеяния и защищал их от гнева государыни. Изрубившему изменническим образом брата его, Алексея Григорьевича, не токмо простил, но и милости сделал36, множество л[ь]стецов, которые тщилис[ь] обуздать его самолюбие, никогда успеху не имели, и напротиву того, более грубостию можно было снискать его любовь, нежели лестью; никогда в управление не принадлежащего ему места не входил, а естли бы и случилос[ь] ему за кого попросить, никогда не сердился, ежели ему в том отказывали; никогда не л[ь]стил своей государыне, к которой не ложное усердие имел, и говорил ей с некоторою грубостию все истины, но всегда на милосердие подвигал ее сердце, чему и сам я многажды самовидцем бывал; старался и любил выискивать людей достойных, поелику понятие его могло постигать, но не токмо таких, которых по единому их достоинству облагодетельствовал, но ниже ближних своих любимцев не любил инако производить, как по мере их заслуг, и первый знак его благоволения был заставлять с усердием служить отечеству и в опаснейшие места употреблять, яко учинил с Всеволодом Алексеевичем Всеволожским, которого в пущую в Москве язву с собой взял и там употребил его к делу. Хотя смолоду развратен и роскошен был, но после никакой роскоши в доме его не видно было, а именно — дом его отличного в убранстве ничего не имел, стол его не равнялся с [о] столами, какие сластолюбы имеют, экипажи его, хотя был и охотник до лошадей и до бегунов, ничего чрезвычайного не имели, и наконец, как сначала, так и до конца никогда ни с золотом, ни с серебром платья не нашивал. Но все его хорошие качества были затмены его любострастием: он презрел, что должно ему* к своему государю и ко двору государскому, учинил из двора государева дом распутия; не было почти ни одной фре[й]лины у двора, которая не подвергнута бы была к его исканиям, и коль много было довол[ь]но слабых, чтобы на оные преклонит[ь]ся, и сие терпимо было государыней, а наконец тринадцатилетнюю двоюродную сестру свою, Катерину Николаевну Зиновьеву, из[на]сил[ь]ничал, и, хотя после на ней женился, но не прикрыл тем порок свой, ибо уже всенародно оказал свое деяние и в самой женитьбе нарушил все священные и гражданские законы.
Однако во время его случая дела довол[ь]но порядочно шли, и государь, подражая простоте своего любимца, снисходил к своим подданным, не было многих раздаяний, но
Однако, понеже добродетели не толь есть удобны к подражанию, сколь пороки, мало последовали достойным похвалы его поступкам, но женщины, видя его и братий его любострас-тие, гордилис[ь] и старалис[ь] их любовницами учинит[ь]ся и разрушенную уже приличную стыдливость при Петре Третьем долгою привычкою во время случая Орловых совсем ее пога-
сили, тем наипаче, что сей был способ получить и милость от государыни.
Не падение, но отлучение его от места любовника, подало случай другим его место для любострастной императрицы занять, и можно сказать, что каждый любовник, хотя уже и коротко их время было, каким-нибудь пороком за взятые миллионы одолжил Россию (окроме Васил[ь]чикова, который ни худа, ни добра не сделал). Зорич ввел в обычай непомерно великую игру; Потемкин — властолюбие, пышность, подобострастие ко всем своим хотениям, обжорливость и, следственно, роскош в столе, лесть, сребролюбие, захватчивосгь и, можно сказать, все другие знаемые в свете пороки, которыми или сам преисполнен, и [ли] преисполняет окружающих его, и тако дале в империи. Завадовский ввел в чины подлых малороссиян, Корсаков приумножил бесстыдство любострастия в женах; Ланской жестокосердие поставил быть в чести, Ермолов не успел сделать ничего, а Мамонов вводит деспотичество в раздаянии чинов и пристрастие к своим родственникам.
Сама императрица, яко самолюбивая женщина, не токмо примерами своими, но и самим ободрением пороков является, желает их силу умножить. Она славолюбива и пышна, то любит лесть и подобострастие. Из окружающих ее Бецкий, человек малого разума, но довол[ь]но пронырлив, чтобы ее обмануть; зная ее склонность к славолюбию, многие учреждения сделал, яко сиропитател [ь] ные дома, девичий монастырь, на новом основании Кадетский сухопутной корпус и Академию художеств, Ссудную и Сиротскую казну, поступая в том яко александрийский архитектор, построющий Фару37, на коем здании на алебастре имя Птолемея царя изобразил, давшего ден[ь]ги на строение, а под алебастром на мраморе свое изваял, дабы, когда от долготы времен алебастр отпадет, единое его имя видно было. Так и Бецкий, хотя показывал вид, что все для славы императ-рицыной делает, но не токмо во всех проектах его, на разных языках напечатанных, имя его, яко первого основателя, является, но ниже оставил монархине и той власти, чтобы избрать правителей сих мест, а сам повсюду начальником и деспотом был до падения его кредита. Дабы закрыть сие, все способы были им употреблены ей л[ь]стить: повсюду похвалы гремели ей; в речах, в сочинениях и даже в представляемых балетах на театре, так что я сам единожды слышал при представлении в Кадетском корпусе балета Чесменского боя, что она сказала мне: «П me loue tant, qu’enfin il me gatera»38. Счастлива бы была, естли бы движения душевные последовали сим речам, но несть, когда сие изрекала, душа ее пышностию и лестию упивалась. Не мен[ь]ше Иван Перфильевич Елагин употреблял стараний приватно и всенародно ей л[ь]стать. Бью директор театру, разные сочинения в честь ее слагаемы были, балеты танцами возвещали ее дела, иногда слава возвещала пришествие Российского флота в Морею121, иногда бой Чесменской был похваляем, иногда воспа с Россиею плясали. Также к[нязь] А. А. Вяземский, генерал-прокурор, человек неблистательного ума, но глубокого рассуждения, бывши генерал-прокурором и имевши в руках своих доходы государственные, искуснейший способ для лыцения употребил. Притворился быть глупым, представлял ей совершенное благоустройство государства под властию ее и, говоря, что он, быв глуп, все едиными ее наставлениями и, быв побужден духом ее, делает, и по силе, премудрость ее не токмо равнял, но и превозвышал над Божией, а сим самым учинился властитель над нею. Безбородко, ее секретарь, ныне уже граф, член Иностранной коллегии, гофмейстер, генерал-почтдиректор, и всё в рассуждении правительства за правило имеет никогда проти-ву ее не говорить, но, похваляя, исполнять все ее веления, и за сие непомерные награждения получил.
Дошедшая до такой степени лесть при дворе и от людей, в дела употребленных, начали другими образами л[ь]стит[ь]. Построит ли кто дом на данные от нее (т. е. от императрицы. — Ред.) отчасти ден[ь]ги или на наворованные, зовет ее на новоселье, где на [ил]люминации пишет: «Твоя от твоих тебе приносимая», или подписывает на доме: «Щедротами великия Екатерины», забьюая приполнить: «но разорением России»; или, давая праздники ей, делают сады, нечаян[н]ые представления, декорации, везде лесть и подобострастие изъявляющие.
К коликому разврату нравов женских и всей стыдливости — пример ее множества имения любовников, один другому часто наследующих, и равно почетных и корыстями снабженных, об-народывая чрез сие причину их счастия, подал другим женщинам. Видя храм сему пороку, сооруженный в сердце императрицы, едва ли за порок себе считают ей подражать, но, паче мню, почитает каждая себе в добродетель, что еще стол[ь]ко любовников не переменила [!]
Хотя при поздых летах ее возраста, хотя седины уже покрывают ее голову и время нерушимыми чертами означило старость на челе ее, но еще не умен[ь]шается в ней любострастие. Уже чувствует она, что тех приятностей, каковые младость имеет, любовники ее в ней находить не могут, и что ни награждения, ни сила, ни корысть не может заменить в них того действия, которое младость может над любовником произвести. Стараяс[ь] закрывать ущерб, летами приключенный, от простоты своего одеяния отстала и, хотя в молодости и не любила златотканых одеяний, хотя осуждала императрицу Елизавет[у] Петровну, что довол[ь]но великий оставила гардероб, чтоб целое воинство одеть, сама стала ко изобретению приличных платьев и к богатому их украшению страсть свою оказывать, а сим, не токмо женам, но и мужчинам подала случай к таковому же роскошу. Я помню, что, вошед ко двору в 1768 году, один был у всего двора шитый золотом красный суконный кафтан — у Василия Ильича Бибикова; в 1769 году в апреле месяце императрица разгневалас[ь] на графа Ивана Григорьевича Чернышева, что он в день рождения ее в шитом кафтане в Царское Село приехал, а в 1777 году, когда я отстал от двора, то уже все и в простые дни златотканые с шитьем одеяния носили и почти уже стыдились по одному борту иметь шитье.