… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
Он явно руководил частью общества способного понимать указания и распоряжения, у них шла тусовка в стиле чёрного рынка.
Два-три щёголя держались вместе, прогуливаясь сквозь общую суматоху. Темноволосый косил на пахана с интеллектуальным уклоном.
Юноша среднеазиатской наружности пригласил меня поиграть в шашки за столиком в дальнем углу.
Каждый его глаз двигался отдельно от другого, как бывает когда полушария мозга не вмешиваются в суверенные
В шашки играть он не умел и когда на доске у него осталась всего одна, я предложил ничью и больше не играл.
Не играл я и в карты со щёголями.
У окна между запертой дверью во двор и застеклённой дверью в коридорчик врачебных кабинетов, сидела белая фигура медсестры и ни во что не вмешивалась. Она подымалась с места только после обеда – сопроводить столик на колёсиках, привозимый из коридорчика.
В толпе пациентов раздавался радостный крик:
– Лекарства!
Они сбегались вокруг столика, хватая кому что нравится из таблеток разного цвета и величины.
Впоследствии у многих стекленели глаза, а обмен на чёрном рынке оживлялся.
Для заполнения свободного времени я пошёл путём Ленина и Дина Рида – мерить камеру шагами из конца в конец.
Только коридор не одиночка: приходилось уклоняться от столкновений, тем более, что ходил я скорым шагом.
Я выписывал длинный эллипс от двух окон в одном конце коридора до окна и запертой двери в другом его конце.
Некоторые обратили внимание.
Щёголь-блондин начал выбивать ритм индейских барабанов по обложке толстой книги, которую постоянно носил подмышкой, в такт топанью моих сапог по полу.
– Чё ты дуру гонишь? Оно тебе надо?– крикнул мне темноволосый щёголь.
– Попробуй – приколешься!– крикнул я в ответ, уносясь к противоположному концу.
Один из участников броуновского движения под стенами вдруг раскусил в чём суть. Он радостно вскрикнул и тоже начал выписывать эллипсы орбиты, правда не вдоль, а поперёк коридора.
– Огольцов заразил Баранова!– закричал какой-то «шестёрка» к медсестре на стуле.
Но та ни во что не вмешивалась.
Ходить было больно, потому что правый оказался «испанским сапогом» из арсенала пыток инквизиции – на два размера меньше.
Я продержался всего день, а на второй решил, что хватит из себя Русалочку строить и обратился к медсестре; она дала мне пару таких же шлёпанцев как и у всех, только драные.
Зато движение по орбите стало безболезненным.
Коготок увяз – всей птичке пропасть.
Начинаешь что-то поправлять и следом вылазит другое нестерпимое неудобство.
Пуговица на поясе пижамных штанов постоянно расстёгивалась – слишком петля раздолбана.
Мне
Как только ремонт был завершён, из коридорчика врачей появилась ещё одна медсестра и огласила список идущих в клуб. Я оказался в числе десятка оглашённых.
Мы долго шли гуськом за медсестрой – караван в пижамах; только на замыкающем была чёрная роба рабочего.
После лестницы начался длинный коридор – переход в другое здание.
За окнами виднелось предзимнее пожухлое поле с далёкими чёрно-жёлтыми щитами-стрелками, что указывают самолётам путь к аэродрому.
На подоконниках стояли кактусы в горшочках и лежала писаная от руки инструкция для слишком сердобольных: «кактусы не поливать!»
Клуб оказался классическим – сцена, зал с креслами, наглядная агитация на стенах: «хлеб – всему голова!», « экономика должна быть экономной», «будет хлеб – будет и песня!», а также цитаты более мелким шрифтом.
Наш замыкающий тормознулся у первой же цитаты от входа и прикипел к ней, задрав голову и иногда почёсывая кепку, для чего ему приходилось разнимать руки навеки сцепленные за спиной.
Я сел в последний ряд. Над сценой включились софиты и на неё вышел человек в белом халате, чем-то недовольный, с баяном.
Ещё две медсестры завели в дверь зала следующий караван – десяток женщин в серых халатах поверх казённо-белого исподнего белья.
Две-три из них сели на креслах посреди зала. К ним тут же присоседились щёголи из нашего каравана.
Баянист заиграл и в проходе перед сценой начались танцы.
По центральному проходу женщина лет сорока скорым шагом пронесла милую улыбку в конец зала и пригласила меня на белый танец.
– Извините, вальс не для меня.
Она ушла опустив голову.
Утрата. Утрата.
Несмотря на «Дунайские волны» вальс никто и не танцевал, а просто кому что взбредёт, но парами.
Две пары поднялись на сцену – в одной из них был юноша с асинхронными глазами, но теперь оба его взгляда были устремлены на высокий мягкий пух серой мохеровой шапочки его партнёрши – медсестры в белом халате.
Кто из них приглашал?
Женщин увели первыми, затем и наш караван.
Замыкающий нас рабочий оторвался от цитаты в настенном плакате и занял своё место в строю, так и не послабив зэковской сцепки рук.
Помимо прогулок по коридорной орбите и участия в клубном балу, я ещё и читал.
Попросил ту толстую из подмышки блондина, по которой он барабанил, и он охотно мне дал почитать.
Это оказался перевод с грузинского рассказов Тамаза Чиладзе.