А ты гори, звезда
Шрифт:
Открыть, открыть глаза на правду всем этим людям, тоскливо выглядывающим из холодных теплушек и едущим в гибельную неизвестность! Надо рассказывать солдатам правду.
Дубровинский подсел к столу и принялся торопливо набрасывать текст прокламации.
10
И снова ставший уже совершенно привычным перестук вагонных колес. Обязательство «ездить и ездить», которое, он как агент ЦК, дал Книпович, а прежде всего сам себе, не позволяло ему праздно проводить время. А на душе лежала непонятная тяжесть.
После того как, не достигнув согласия с Лядовым, но памятуя наставления Носкова, он, Дубровинский, начал новый
Дубровинский сидел у окна вагона, но в окно не смотрел, настолько опротивело ему беспрестанное мелькание перед глазами — на протяжении целого лета и осени! — похожих один на другой березовых перелесков, поросших бурьяном холмов и лоскутных крестьянских полей.
Теперь он ехал в Петербург для встречи с Землячкой, бывшим членом ЦК. Ехал в отчаянной душевной неустроенности. Было такое ощущение, будто бродит он среди леса по хорошо протоптанным тропам. Тропы сходятся, разветвляются, пересекаются между собой, любая из них вызывает к себе доверие — иди и выйдешь! — но выйти из лесу все же не удается. День пасмурный, нет никаких надежных примет. Вернее бы всего держать только прямо и прямо. Но тропы вьются, изгибаются, глядишь — шел, шел и вновь оказался на том же месте.
В Орле, помимо конспиративного собрания членов партийного комитета, состоялась и «семейная конференция четырех». Нечаянно-негаданно в ней, помимо Семена и Анны, принял участке Яков.
— Яша! Как ты здесь оказался? — войдя в дом и сначала даже глазам не поверив, закричал Дубровинский. — Снова бежал?
Ему было известно из писем близких, что младший брат отличился: дважды бежал из своей архангельской ссылки, и все неудачно. Первый раз был пойман на третий же день, а при второй попытке «погулял» на воле почти целый месяц. Но зато назначили ему самый глухой угол Мезени. Яков озорно подмигнул.
— Не по-твоему, Ося, — сказал он. — Ты из Яранска и то не решался… Ну, ну!.. — Заметив, что эти слова братом воспринимаются с болью, поправился: — Знаю, нынче время другое. Теперь есть куда бежать, всюду укроют. И есть чем в подполье заняться, кроме листовок. Но сейчас — интриговать не хочу — мне повезло: попал под амнистию.
И оба расхохотались. Нет худа без добра! У государя родился сын Алексей, наследник трона. Вот и посыпались милости царские: пороть розгами крестьян и солдат отныне перестанут (не помогает); с мужиков из голодных губерний сняты недоимки (кроме горстки волос, все равно взять с них нечего); евреям мануфактур-советникам разрешено жить повсеместно, а не только в черте оседлости (казне больше дохода дадут), то же и отставным нижним чинам (вдруг опять их штыки понадобятся); губернаторам дано право сокращать сроки ссылки…
— Это не нам, это губернаторам выгода, — смеялся Яков. — Им ведь ссыльные — кость в горле. Либо прав человеческих себе добиваются, либо из ссылки бегут. То ли дело теперь! Амнистировали, из своих владений выставили — и гора с плеч! Пусть опять охранка ловит, а министерство юстиции заново приговаривает.
Вечером за чашкой чая обсуждали положение, сложившееся в партии.
— Ты, Иосиф, побольше нашего повидал на белом свете, — сказал Семен, — тебе виднее. Но «Шаг вперед, два шага назад» я прочитал. И нет у меня никакого желания якшаться с этим вертихвостским меньшинством. Бегать сзади, дергать за полы, упрашивать: «Погодите! Минуточку одну! Давайте еще раз объяснимся…» Они думали, когда на разрыв пошли? И черт с ними! Не понимаю, какой смысл ты видишь в том, чтобы обязательно удержать всех вместе! — Яков помешал ложечкой в стакане. — Вот чай у меня. Горячий, крепкий, вкусный чай. Ну, а если ты сюда полстакана холодной воды подольешь? Что, от этого он лучше сделается? Ленин очень точно определил, какой должна быть социал-демократическая партия. Съездовское большинство — именно такая партия. Зачем растворять в ней меньшинство, если оно того не хочет? Мы ведь не стремимся влить в нашу партию, скажем, эсеров!
— Ты берешь крайности, Яков! Эсеры — полностью враждебная партия, — возразила Анна. — В меньшинстве же оказались такие люди, как Мартов, Аксельрод, Засулич. Теперь и сам Плеханов.
— Именно это и обязывает меня противодействовать созыву съезда, поскольку новый съезд — желание только одной стороны. Пусть даже той стороны, к которой я и сам принадлежу, — сказал Иосиф.
— Тогда ты вряд ли к ней принадлежишь! — запальчиво выкрикнул Семен. — Тебе, брат, есть над чем подумать.
Да, он много думал. И до этого и после. Все время думает. И остается твердо при своем убеждении.
Тогда в Орле он задержался ненадолго. Хотелось душою отдохнуть в кругу семьи. И не получилось. Только, пожалуй, какая-то новая боль обожгла. Словами ее не определишь. И средств избавиться от нее тоже не сыщешь. Нет их, средств таких. Анна это поняла. Прощаясь, сказала: «Ося, родной мой, а может быть, не надо тебе…»
И не договорила, заплакала.
На этот раз он едет с комфортом. Купе второго класса, и он один. Была спутница, тощая, но шикарно одетая дама. Ее в Москве провожал также весьма респектабельный господин. Они в смятении долго перешептывались у окна. Надо понимать так: «О боже, с посторонним мужчиной только вдвоем! Настанет ночь…» И господин, давя круглым животиком подобострастно тянущегося перед ним кондуктора, что-то тому наговаривал, совал в лапу. Когда поезд тронулся, дамы не стало. И превосходно. Как хорошо иногда оказаться мужчиной, внушающим опасения дамам! Эх, так бы от него шарахались жандармы! Ведь въезд в Санкт-Петербург ему запрещен, а он едет…
…Нигде, нигде, кроме Харькова, он не встретил поддержки. Правда, Мошинский писал, что Горнозаводский комитет, которым он руководит, и еще Крымский стоят на позициях меньшинства. Возможно, сыщутся и другие комитеты. Но это ведь капля в море. И не с кем из надежных друзей встретиться, чтобы сообща донести до сознания всех членов Центрального Комитета, а прежде всего Ленина, что нельзя враждовать с новой «Искрой», не разрушая единства партии.
Попытка связаться с Кржижановским не удалась.
И какой же радостной неожиданностью было приглашение, полученное от Глебова, — хорошо помнился этот псевдоним Носкова — срочно приехать в Вильну. Зачем? Все равно! Главное, наконец, будет возможность поговорить обстоятельно с членом ЦК, членом Совета партии и товарищем, наиболее близким к Владимиру Ильичу. Вот она когда наступит, долгожданная ясность!
Разговор состоялся в одном из тихих кафе на столь же тихой узкой вильненской улочке и завершился чтением некоторых документов.
По-волжски напирая на букву «о», Носков говорил: