А ты гори, звезда
Шрифт:
— Ах, боже мой! — воскликнула женщина. И отступила в глубь коридора. — Аркаша, скорее, выйди сюда, пациенту плохо!
Появился тоже совсем седой, пришмыгивающий пятками и горбящийся старик. Он то и дело поправлял на переносье пенсне.
— Сима, так помоги же ему! — ворчливо сказал он. И схватил Дубровинского за руку, прощупывая пульс. — Не могу я осматривать пациента сквозь одежду. — Пробормотал вполголоса: — Пульс неровный, но сильный…
Вдвоем они стащили с Дубровинского пальто, пиджак, увели в приемную и уложили иа диван, прикрытый белой накрахмаленной простыней. Седая Сима зажгла
— Когда это у вас началось? При каких обстоятельствах? — спрашивал между тем доктор, расстегивая ворот рубашки Дубровинского. — Сима! Приготовь камфору… Боли под левой лопаткой нет? А здесь?
Дубровинский отвел его руку, приподнялся, сел, привалясь к спинке дивана. Ну? Открыться или нет?
— Извините, доктор, но я здоров, — тихо сказал он. — Если бы я мог побыть у вас с полчаса?
Пенсне свалилось с носа старика, повисло на шелковом шнурке. Он ловил его и не мог никак поймать. Наконец водрузил на положенное место. Повернулся к жене, копошившейся у столика с зажженной спиртовкой.
— Сима! — крикнул обрадованно. — Оказывается, так сказать, анамнез здесь совершенно другой. Подойди к нам. Не надо ничего спрашивать. Но пациенту нашему нельзя сейчас выйти на улицу. Ты понимаешь, Сима?
— Аркаша, я все понимаю. — В руке она держала шприц и клочок ваты.
— Фрося не расскажет? Нет, не расскажет, — глядя в потолок, сам с собой рассуждал доктор. И поощрительно тронул Дубровинского пальцами. — Можете быть спокойны. Хотите полежать — полежите. Если станут звонить…
— Звонить не станут, — сказал Дубровинский. — Но я не знаю, как мне выйти из этого двора.
— Ага! Слышишь, Сима? Ничего не спрашивай у пациента. Оденься и просто погуляй. Может быть, там, на улице, во дворе, ты поймешь что-нибудь. Симе хочется погулять, но если бы она знала, на кого это похоже…
— Среднего роста в шапке-ушанке.
И Дубровинский коротко объяснил, что произошло с того момента, как он вбежал в подъезд.
— …Возможно, мальчишки еще шныряют по лестницам, а этот человек их дожидается.
— Ну вот видите, Сима уже приготовилась, — удовлетворенно сказал доктор, вытягивая шею по направлению к передней, где стояла вешалка для верхней одежды. — Сима слышала все, у нее тонкий слух. Она не знает, как это делается, но она все сообразит. — И церемонно поклонился. — Разрешите покинуть вас? Мы ведь не можем разговаривать о погоде, а не разговаривать совсем глупо! Вы любите Мопассана? Даже если не любите, все равно возьмите с полки этот томик. Пока Сима не вернется, вам лучше читать и не думать. Когда мне нужно не думать, я читаю Мопассана. Хотя, впрочем, я ведь старик…
Он ушел куда-то в другую комнату. Дубровинский усмехнулся: вот это повезло! Привел в порядок одежду, постоял, оглядел кабинет. Вряд ли этот дряхлеющий Аркаша имеет достаточную практику, очень уж здесь все скромно, небогато. Окраина города, третий этаж. И конечно, нигде на службе
Вот Ф. Решетников — «Подлиповцы». Дубровинский взял книжку, раскрыл ее. Что такое? Размашистая подпись на титульном листе: «Дорогому другу Аркадию от любящего Федора». Н-да! Ну, а «Северная флора» М. Козьмина? Тоже подписана: «Глубокоуважаемому Аркадию Наумовичу Весницкому от автора». Вот как! А что же тогда Арцыбашев? И эта книга с дарственной надписью: «Спасибо, доктор, вы очень мне помогли, пожалуйста, примите на память о Галине К.». Он стал подряд перебирать разнокалиберные томики. Все с надписями. Одни от авторов, другие от благодарных пациентов. Высокограмотных или еле владеющих пером. Дарят кому что любо! И трогательно и чуточку странно. Такая у доктора Весницкого чудаческая «такса»? Но почему же именно книги?
В прихожей щелкнул замок. Послышались тихие голоса. А затем на пороге появился Весницкий вместе с Симой. Она сияла. И от мороза, чуть-чуть подрумянившего ей щеки, и от хорошего настроения.
— Сима, ты ничего не говори, — предупредил Весницкий, поднимая руку. — Ты можешь только сказать, что путь свободен.
— Но почему, Аркаша, я не должна…
— Наш пациент не смог даже почитать Мопассана, как я советовал. Он беспокойный. Я вижу у него в руках этого Святловского, которого мне подарил этот ипохондрик Ручейников. А Святловский вовсе не чтение, и еще при таких обстоятельствах. Извините, — он поклонился Дубровинскому, — вы можете здесь отдохнуть, сколько вам хочется, и можете уже сейчас пойти, куда вам хочется. Сима никогда не ошибается.
— Не знаю, как и благодарить вас, Аркадий Наумович, и вашу супругу, — растроганно сказал Дубровинский. — Вы меня выручили из очень большой беды. Разумеется, я немедленно ухожу. Огромнейшее вам спасибо!
Весницкий дернул плечами, подхватил на лету упавшее пенсне.
— Вы еще взволнованны, — заметил он. — Я не знаю, далек ли ваш путь, но не везде на лестничных площадках открываются двери как раз тогда, когда это очень нужно. Сима, я вижу, тебе хочется еще погулять. А на дворе темнеет. Лучше, если тебя проводит наш пациент.
— Аркадий Наумович, вы все время повторяете «наш пациент», — сказал Дубровинский. — В этом случае я, как пациент, обязан заплатить вам за визит.
— Простите… Должен же я как-то называть человека, если он сам не пожелал отрекомендоваться? А за визит мне платят книгами. По своему выбору.
— Аркаша, не надо ставить человека в неловкое положение!.. Потом, он не знает, что у нас вся квартира уже забита книгами. Он видел только твой кабинет.
— Так надо было ему об этом сказать?! И я теперь от него ничего не получу! Идите и гуляйте, пока не вернулась Фрося. Тогда опять придется разговаривать. А разве я знаю, как разговаривать при ней с пациентом, у которого ничего не болит и у которого нет ни имени, ни фамилии?