А жизнь продолжается
Шрифт:
Но не может же он лежать здесь до бесконечности! Разве он не обещал консулу закончить дорогу в срок? Теперь этот срок просрочен, ограда не поставлена, железные прутья так возле пропасти и валяются, а сам он валяется на кровати!
Дороги судьбы чертовски извилисты, как говорит Соломон.
Он посмотрелся в зеркало и нашел, что похудел, а ведь он сделался религиозным, чтобы ему стало лучше, чем раньше, чтобы благоденствовать. Если он не может подняться с постели и хорошо выглядеть, какой тогда смысл в крещении и во
Быть религиозным — оно неплохо, только смертельно скучно. Ни кусочка проглотить без того, чтобы не прочесть сперва благодарственную молитву, ни послать за лавочниками, чтоб лежа перекинуться с ними в картишки. А что ж тогда можно? Вдобавок сестры пеняли ему за то, что он часто бреется, дескать, все это мирская суетность. Ну где им понять мужчину, полюбившему девушку! Спору нет, до крещения ему жилось не в пример легче, а ведь он и тогда ревностно помышлял о Боге и то и знай клал кресты.
Совсем без дела он оставаться не мог и потому исправно помечал зарубками спинку стула и по нескольку раз на дню осматривал и чистил свой револьвер.
— А ну, бросьте дурить и отдайте мне мою одежду! — командовал он.
— Нам нельзя, — отвечали крестные сестры.
— Я буду кричать, — грозился он. — И чертыхаться, да так, что вам обеим небо с овчинку покажется!
— Ты что, рехнулся? Лежи-ка спокойно, мы позвоним по телефону и спросим у доктора.
День за днем они утихомиривали его и обманывали ради его же блага: то говорили, что доктора нету дома, то, что доктор рассердился и велел им привязать Августа к кровати.
Чего доброго, эти чертовы куклы и вправду позовут себе кого-нибудь на помощь и привяжут его! Он переменил тактику.
— Вы правы, — сказал он, — это испытание, которое я должен выдержать, я еще слишком грешен, чтобы встать на ноги!
Теперь он не только при сестрах, но и даже наедине усиливался продвинуться и укрепиться в вере и подвергал себя телесным мукам и наказаниям. По ночам он нередко плакал, и бил себя по лицу, и до боли щипал свое грешное тело. А наутро спрашивал себя: ну и к чему это все, если она опять мне приснилась?
Он попробовал схитрить:
— Уж сидеть-то в постели мне, наверно, можно, отдайте-ка мой пиджак!
Сестры не уступали ему в хитрости, они сказали:
— Мы дадим тебе шерстяное одеяло.
Он заскрежетал искусственными зубами:
— Вы что, хотите, чтоб я сидел тут как шут гороховый! Нет уж, тогда лучше я буду лежать!
А про себя подумал, что выпрыгнет завтра в окно и без пиджака.
Но назавтра его ожидало великое чудо, и хорошо, что он не сидел закутанный в одеяло: в комнату к нему провели посетительницу, Поулине Андреассен из Поллена.
Он вгляделся. Конечно же, она постарела, но как ее не узнать: на шее все тот же
— А, это ты, Поулине! — сказал он.
— Вестимо, я, — ответила она. — Надо ж, признал меня.
— Как не признать, ты нисколечко не изменилась.
Она выслушала это с нескрываемым удовольствием, после чего участливо проговорила:
— Вот уж, Август, не ожидала я увидеть тебя хилым и немощным.
— Увы, — отвечал он расслабленным голосом, — Господь свалил меня на одр болезни.
Одр болезни! Она вмиг узнала прежнего Августа и улыбнулась:
— Что у тебя болит?
— О, хуже всего с грудью. Я несколько раз плевал кровью.
— Не тревожься, — сказала она бодро. — Это только в молодости опасно, потому как такое бывает при чахотке. И как же ты заполучил эту хворобу?
— Я… да вот напала… откуда я знаю…
Она все больше узнавала в нем прежнего Августа.
— Я слыхала, ты заново окрестился в реке у водопада и сильно простыл.
— Да, — ответил он, — плохо, что я не сделал этого на Яве или еще в какой-нибудь теплой стране.
— Хуже всего то, что ты вообще на это пошел. Разве тебя до этого не крестили?
— Крестили. А это было зато в настоящей проточной воде.
— И надо ж тебе было такое удумать!
— Это все евангелист, пристал как незнамо кто.
— Ну и что? Очень бы я стала обращать на него внимание! Ты же мог отправиться на тот свет!
— Да. Но он сказал, что без меня он и других не станет крестить.
— Будто уж без тебя нельзя было обойтись!
— Нет. Видишь ли, он основательно взялся за грешников, и я не знал, как и поступить, потому как я стал очень религиозный.
Поулине улыбнулась:
— Очень религиозный, значит.
— Так ведь я же клал кресты и читал по-русски Библию и все такое. Но на самом деле это, наверное, язычество и масонство. Как ты думаешь, Поулине?
— Я в этом не разбираюсь.
— Да. Ну а после крещения получилось так, что я забрел на луг и стал глядеть, как народ дерется. Зря я это сделал, потому что, кроме всего прочего, драка эта была самая что ни на есть позорная из всех, какие я только видел. А пока я там стоял, замерз как собака.
— И чего тебя туда понесло?
— Да просто я… и не потому, чтоб мне так уж хотелось посмотреть на кровь или что другое… но ты кругом права, и чего я туда пошел?
Август не знал толком, как себя с ней держать. Он попробовал и так и сяк, религиозной она, во всяком случае, не была, тогда он предпочел ей поддакивать. А она, похоже, не очень вникала в то, что он говорит. Она, похоже, видела его насквозь, как и прежде, да и приехала она к нему всего лишь по делу.
— Да, Август, я только что из Поллена, — сказала она.