А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
предшествующее ему накопление материальных». В следующей фразе
говорится о генезисе явления и о том, что скоро вопрос о генезисе, «как ему и
свойственно, выпадает, и первая формула остается, как догмат. Этот догмат
воскресает во всякой революции, под влиянием напряжения и обострения всех
свойств души» (IX, 377). Проблема буржуазности трактуется здесь шире и
гибче, чем в тех случаях, о которых пока что шла речь. Однако специфический
поворот темы объясняет,
духовных тоже может стать буржуазностью; носитель духовных ценностей —
интеллигенция, следовательно, Блока занимает тут вопрос о месте
интеллигенции в революции. Большая широта подхода — в генезисе, однако
именно этот аспект отодвинут; акцентируются не противоречия исторического
плана (генезис), но современные их плоды, которые, по Блоку, «застывают в
догмат», т. е. в нечто подобное плакатной прямолинейности изображения
«буржуя» в «Двенадцати». Итог всего — «напряжение и обострение всех
свойств души», то есть все проблемы связываются с личностью; общий охват
истории ограничен коллизией «интеллигенции» и «народа». Принципиальная
новизна «Двенадцати» выступает тут еще резче; в «Двенадцати» втягиваются в
общую диалектику истории все «догматы»; «буржуй», стоящий на перекрестке
истории, страшен тут не только сам по себе, но еще и в более гибкой
исторической перспективе, в возможных его внутренних воздействиях на
простого человека. «Генезис» здесь не столько отодвигается, сколько входит во
многом в само действие; получается более широкая и гибкая диалектика
истории.
В свете этой более сложной, динамической исторической перспективы,
естественно, объемнее и динамичнее становится лирический по своему
художественному происхождению (из общей поэтической эволюции Блока)
характер простого человека, стоящий в центре «снежной вьюги». И высокая
трагическая страсть, им владеющая, и горькие последствия этой страсти
(преступление Петрухи), и не менее горькое раскаяние, и нахождение новых
духовных сил — все это становится составными элементами единого
исторического потока. Эпическая основа поэмы, став более сложной, усложняет
вместе с тем характер. Поэтому надо чрезвычайно осторожно подходить к
иногда достаточно ясно проступающим аналогиям из прежнего творчества
Блока. Собственная традиция и нечто глубоко новое столь органично и
нерасторжимо переплетаются в тексте гениальной поэмы, что сами аналогии
могут подчас не только прояснить какие-то существенные вещи, но и столь же
явно многое запутать. В прежней лирике Блока трагические противоречия
сознания «рассословленного»,
находят себе выражение в театральных формах, сами же формы блоковского
театра существуют в несомненных связях с его лирикой. Но поскольку
«Двенадцать», согласно прямым признаниям автора, прежде всего связаны с его
лирикой, а сама эта лирика, и в особенности как раз те циклы 1907 и 1914 гг., на
которые указывает Блок, отличаются чрезвычайно отчетливой
«театрализацией», — вполне закономерно в поэме обнаруживаются аналогии с
блоковским театром.
Особенно примечательны аналогии с первым и наиболее остро ставящим
проблему трагического распада характера современного человека
драматическим опытом поэта — с «Балаганчиком». Современный критик
А. Е. Горелов, совершенно справедливо утверждая, что «в поэме “Двенадцать”
Блок заново решал волновавшие его проблемы»225, столь же резонно указывает
на несомненную аналогичность ряда важнейших ситуаций «Балаганчика» и
«Двенадцати». Такова прежде всего ситуация увода Коломбины Арлекином от
Мистиков и Пьеро, соответствующая измене Катьки с Ванькой, — сама же эта
измена трагически ломает судьбу Петрухи, как измена Коломбины в
«Балаганчике» в конечном счете обусловливала финальное одиночество Пьеро.
Проводится в общем верная аналогия между Пьеро и Петрухой; такая аналогия,
по-видимому, существовала в творческом сознании самого Блока.
«Балаганность» ранних драматических персонажей Блока, несомненно, не была
для него более или менее занятной «театральной игрой», но говорила о
результатах распада личности в общих процессах исторической жизни.
Отсюда — душевная оголенность, схематичность характеров, которая в некоем
новом качестве, в новых решениях может, раз тема здесь — трагизм сознания,
присутствовать и в новой работе Блока. А. Е. Горелов не сосредоточивает
внимания на характерах, сюжете, композиции как на носителях идейно-
творческого замысла; он дает общую, публицистического типа, характеристику.
Необходимо тут отметить еще во многом верный подход критика к центральной
сюжетной ситуации — картонного омертвения Коломбины, объясняемого
неполноценностью, трагической разорванностью сознания и Арлекина и Пьеро;
в «Двенадцати» этому соответствует главное в сюжете — убийство Катьки и
следующая за ним духовная драма Петрухи. Направление решающих
творческих изменений опять-таки в общем верно указано критиком: «… но у
Петрухи на устах уже была иная песня — песня борьбы с тяжелой