А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
Возле правого плеча,
Загубил я, бестолковый,
Загубил я сгоряча… ах!
Это самораскрытие Петрухи дано в 7-й главе, в цикле эпизодов раскаяния,
переживания трагической вины, ведущих к полному торжеству единого,
цельного образа революционной стихии в 11-й главе. Однако в общем
трагедийном контексте поэмы ясно, что и «черная злоба, святая злоба» как тема
становится подлинной поэзией только в ее внутренних связях с эмоциональной
наполненностью, трагической
«высокого плана» к «стихиям жизни». И страсть, и раскаяние Петрухи —
трагичны, в каком-то смысле столь же высоки, как «черная злоба, святая злоба»,
однозвучны ей. Весной 1918 г. Блок в ответе на одну анкету написал следующие
слова: «Знание о социальном неравенстве есть знание высокое, холодное и
гневное» (VI, 59). Социальная тема тут осмысляется через проблему личности.
В «Интеллигенции и революции» трудовой человек рассматривается как
главная «творческая сила» современной истории, то есть точно так же в связи с
проблемой личности. Трагедийное освещение страсти простого человека в
«Двенадцати» должно осмысляться как выявление поэзии его личности. И
только в этом ряду становится полностью понятным утверждение Блока в
записке о «Двенадцати» (1920): «… в январе 1918 года я в последний раз
отдался стихии не менее слепо, чем в январе 1907 или в марте 1914. Оттого я и
не отрекаюсь от написанного тогда, что оно было писано в согласии со
стихией…» (III, 474). Может показаться неожиданным авторское сопоставление
«Двенадцати» из всего предыдущего творчества Блока прежде всего с
трагедийной любовной лирикой 1907 и 1914 гг., с циклами «Снежная маска» и
«Кармен». Однако сопоставление это полно глубокого внутреннего смысла, и,
конечно, абсолютно верно, — оно «дойдет» до читателя только в том случае,
если будет понято, что любовная драма, изображаемая в поэме, не является
случайным привеском к ее основному содержанию, но, напротив, одним из
главных составных элементов самого этого философско-исторического
содержания «Двенадцати».
Как и во всяком большом произведении искусства, в «Двенадцати»,
естественно, содержание не лежит особым, отдельным пластом, поверх
конкретной изобразительности, оно не может вычитываться где-то извне
сюжета, характеров, общего композиционного построения. Вместе с тем
непредвзятому читателю должно быть ясно, что тут все обстоит несколько
иначе, чем бывает обычно. Сама природа, сущность изображаемой эпохи, того,
что обычно считается фоном изображаемого, такова, что к фону она сведена
быть не может, и грандиозность блоковской поэмы в том-то и состоит, что
историческая
выходит на самое первое место. То, что обычно бывает атмосферой времени,
приобретает здесь огромное, определяющее содержательное значение. Блок как
бы подслушал самый ритм времени, самую окраску его — и воспроизвел их
так, что они становятся носителями эпической темы произведения. По-
видимому, это он и имел в виду, когда писал в связи с «Двенадцатью»:
«Страшный шум, возрастающий во мне и вокруг. Этот шум слышал Гоголь
(чтобы заглушить его — призывы к порядку семейному и православию)» (IX,
387). Очевидно, что тут речь идет именно об особом эпическом начале в
произведении, о «шуме времени», но не только и не просто о единичных
индивидуальных судьбах. Точно так же и в записке о «Двенадцати» говорится:
«… во время и после окончания “Двенадцати” я несколько дней ощущал
физически, слухом, большой шум вокруг — шум слитный (вероятно, шум от
крушения старого мира)» (III, 474). Здесь тоже подчеркивается эпическое,
«общее» начало в произведении, явно и особыми средствами реализованное в
художественном целом.
Понятно, что при таком замысле целого сюжет, характеры, их
взаимоотношения играют несколько иную роль, чем в обычной поэме. Они
становятся частью целого, и само целое с меньшей полнотой, чем обычно,
прочитывается в отдельно взятых характерах и их взаимоотношениях. Особая
острота ситуации тут вот в чем: только что процитированное место из записки о
«Двенадцати» — непосредственное продолжение того, о чем шла речь выше, —
о связи «Двенадцати» с лирикой, созданной «в январе 1907 или в марте 1914».
Из прямого смысла блоковских слов выходит, что именно эпические, общие,
исторические начала поэмы автор связывает со своей предшествующей
лирикой. Иначе говоря, по Блоку, в «Двенадцати» находят последнее,
завершающее обобщенное выражение его художественные искания в области
лирической поэзии, органическое слияние лирического элемента в собственном
смысле слова с началами «времени», общеисторическими и эпическими
(«гоголевскими», по Блоку).
Но такой подход Блока к соотношению лирического и эпического в
поэме — усиливает, увеличивает роль и значение сюжета, характеров героев и
их взаимоотношений, а не уменьшает их, как могло бы показаться на первый
взгляд. В самом деле, подчеркивается здесь первостепенная значимость целого