А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
ход его трагедийной мысли совершенно иной. Любопытна следующая деталь: в
записи от 29 января 1918 г. о «страшном шуме, возрастающем во мне и вокруг»,
после фразы о Гоголе, устанавливающей эпическую основу поэмы, есть еще о
«шуме истории» такая фраза: «Штейнер его “регулирует”?» (IX, 387).
Сложность и противоречивость мысли Блока таковы, что подобные его фразы
едва ли поддаются однозначным толкованиям, однако несоответствие глагола
«регулировать»
можно прочесть иначе, как: несоизмеримость сопоставляемых вещей.
Огромный «шум времени» — и несостоятельные попытки его «регулировать».
Известно, что Блок не поддавался разговорам Белого о Штейнере; для Белого
же его встреча с антропософией, с штейнерианством, «с духовной наукой,
осветившей ему его былые идейные странствия»230, была органическим
продолжением соловьевства. Антропософское «регулирование» было для
Белого мировоззрением столь же серьезным, как и соловьевский «синтез».
Белый и в революционную эпоху продолжал производить искусственные
операции по производству «гармонии», «синтеза» и не постеснялся в таком же
роде стилизовать под себя и Блока этих лет. Примечательно, что Блок в
дневниковой записи от 20 апреля 1921 г. целиком воспроизвел статью П. Струве
о «Двенадцати», где его обвиняют в религиозном кощунстве, в цинизме, в
отсутствии цельного, синтетического, религиозно-гармонического взгляда на
жизнь. «Правда изображения в “Двенадцати” Блока религиозно не освобождена
229 Блок Александр. Двенадцать. Скифы. Пг., 1918, с. 7.
230 Белый Андрей. Предисловие к сборнику «Звезда». — В кн.:
Стихотворения. Берлин — Петербург — Москва, изд. З. И. Гржебина, 1923,
с. 409.
от цинизма или кощунства восприятия. Отсюда то естественное отталкивающее
впечатление, которое на многих производят “Двенадцать”»231. На общем фоне
дневниковой записи, где присутствует эта оценка и где также изложены и
другие оценки, враждебные общественной позиции Блока революционных лет,
становится особенно ясным, как далеки от поэта его мнимые «друзья»,
пытающиеся приписать ему свои собственные измышления о «синтезе»
социальной и духовной революций и соответственно интерпретировать
«Двенадцать». У деятелей типа Струве, естественно, более острое и прямое
классовое чувство, и они трезво видят в Блоке враждебное начало прежде всего
потому, что у Блока нет религиозно-социальных утопий, общественной
«гармонии».
Фантастичность домыслов Белого о философии «синтеза» в блоковской
поэме особенно остро обнажает сама композиция «Двенадцати», — ведь
подлинном произведении искусства его идейный замысел должен читаться
только в логике целого, в художественном единстве идейного построения.
Нельзя приписывать произведению ту или иную идею, выводя ее из отдельных
образов (к тому же — произвольно истолковываемых), имеющих свой смысл
только в единстве художественной концепции. А в единой концепции целого,
воплощенной в композиции поэмы, «синтеза», «гармонии» нет ни в единичных
образах-характерах, ни в самом этом целом. Выше говорилось, что Петруха
находит духовный выход, преодолевает свою трагическую вину в слиянии с
революционной «вьюгой», с целостным образом исторического потока, в
котором он находит свое место. Но и здесь нет «синтеза», той абсолютной,
«глухой» гармонии, мистического единства, которых ищут в поэме ее мнимые
«друзья». Дело в том, что образ Петрухи не слит полностью ни с коллективным
образом-характером двенадцати, ни с целостным образом «вьюги», проходящим
через всю поэму. Все эти образы находятся в сложных соотношениях между
собой. Петруха перестает быть Пьеро, т. е. трагическим одиночкой,
разорванной половинкой одного сознания-характера (как было в
«Балаганчике»), приобретает эпическую («гоголевскую») основу от своей
причастности к народно-исторической стихии; сложность же соотношения тут в
том, что и сам образ стихии — «вьюги» приобретает монументально-
исторический характер от этих органических связей с конкретными, а не
условно-лирическими лицами-масками (каковы были персонажи того же
«Балаганчика» и где, соответственно, образ вьюги тоже носил условно-
лирический характер). Посредником между этими двумя гранями
художественного целого поэмы является коллективный образ-характер
двенадцати красногвардейцев. Сам же этот коллективный образ-характер имеет
свою внутреннюю логику движения и раскрытия в поэме, он тоже не слит
полностью, наглухо ни с «вьюгой», ни с Петрухой. Если в поэме существует
хоть какая-то тень «гармонии» (а реально такой гармонии нет нигде, начиная с
черно-белого зачина поэмы), то ее можно было бы искать только в
231 Струве П. «Двенадцать» Александра Блока. — В кн.: Дневник Ал. Блока.
1917 – 1921. Л., 1928, с. 237.
соотношениях между коллективным образом-характером двенадцати
красногвардейцев и образом «вьюги». Но ее нет и тут. Петруха, в свою очередь,
является посредником между красногвардейским отрядом и «вьюгой» в