А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
сложных соотношениях «материально-чувственного» и «душевного» и
противопоставляя ее социальности, Фет в то же время опирается на общую
тенденцию русской культуры 40 – 60-х годов к «натуральности», к природной и
психологической правде, к правде переживания и динамике естества. Бальмонт
стремится утончить и еще шире развернуть фетовскую «мелодику», пронизать
ею насквозь все элементы стиха; он многого достигает в смысле обновления
стихотворной техники — это
безнадежно напыщенным и беспросветно пустозвонным, для своего же времени
он сыграл незаурядную роль в плане стихотворной техники. Вместе с тем
именно элементы правдивости изображения «природного» и «душевного»
Бальмонт утрачивает почти начисто. Это связано как раз со стремлением теснее
связать между собой отдельные грани «двупланового» построения стиха,
доведения «мелодики» до абсурда, до полного слияния «природного» и
«душевного» рядов. Последствием является полное обезличивание лирического
субъекта, того «я», от имени которого ведется стихотворение. Уже у самого
Фета лирический субъект был только скрепой «диалектики души», острая
динамика стиха в целом держалась контрастной игрой двух планов,
раздельностью «природного» и «душевного» начал. Сняв это противоречие,
Бальмонт полностью обезличил лирический субъект, «я для всех и ничей» —
эта лирическая формула целиком покрывает внутреннее поэтическое задание
Бальмонта. Несмотря на пеструю экзотику и «сверхчеловеческие» восклицания,
которыми Бальмонт декорирует свой лирический субъект, лирическое «я» его
стихов полностью безлично; в дальнейшем это обстоятельство порождает у
самого поэта жестокий и полностью безвыходный кризис уже в самом начале
нового века.
Знаменательно, что именно в связи с поэзией Бальмонта у внимательного и
чуткого читателя, страстно заинтересованного современной поэзией крупного
филолога (видимо, на протяжении 90-х годов формировавшегося в большого
русского поэта) — И. Ф. Анненского появляются мысли об «абсурде
цельности», которой ищет современная поэзия. Поиски эти «абсурдны»,
тщетны, по Анненскому, потому, что сознание современного человека не
укладывается в исторически сложившиеся «культурные» формы наличных
отношений; секрет — в разрыве между человеком и существующими нормами
нравственных и иных общественных связей. Мысль об историческом кризисе,
стоящем за этим разрывом, сквозит в рассуждениях Анненского по поводу
поэзии Бальмонта: «Поэзия, в силу абсурда цельности, стремится объединить
или, по крайней мере, хоть проявить иллюзорно единым и цельным душевный
мир, который
нами нравственных разграничений и противоречий»38. Для верного
представления о мысли современника поэзии 90-х годов важен подтекст, не
сформулированные прямо, но подразумеваемые общеисторические
38 Анненский И. Ф. Бальмонт-лирик. — В кн.: Книга отражений. 1906,
с. 194.
истолкования характерного для эпохи чувства расщепленности сознания и,
одновременно, влечения к цельности человеческого образа.
Можно проиллюстрировать этот подтекст хотя бы таким примером. Для
Анненского герои чеховских «Трех сестер» — лирическое воплощение разрыва
между мечтаниями современного человека о высоком будущем и его реальными
возможностями. Статья о «Трех сестрах» написана в стиле лирической прозы, в
сущности это тонкий и умный рассказ на чеховскую тему, как ее понимает
Анненский. Вот кусок этого рассказа, где речь идет о возможном будущем
Тузенбаха, если бы его не убил Соленый и если бы он действительно попал на
кирпичный завод, куда он собирался ехать вместе с Ириной: «Бедный барон! А
ведь чего доброго! Он ведь рыцарь; может быть, и сформировал бы его
кирпичный-то завод. Работать бы начал. Известно, как работают порядочные
люди на кирпичных заводах. Тузенбах, вы обещали… Тузенбах, тяните жребий.
Тузенбах — вам идти. Бедный Николай Львович. Он поцеловал бы спящую
Ирину и вышел бы, подняв воротник пальто, в туманное и морозное утро из
своей квартиренки на кирпичном заводе, чтобы никогда уже не видеть ни
завода, ни Ирины»39. В этом эпизоде, созданном фантазией Анненского,
человека 90-х годов, додумывающего, довершающего логику художественного
образа и логику исторической судьбы человека своего поколения, рисуется
возможное участие чеховского героя в революционной борьбе с самодержавным
строем. Дело не в том, насколько верно Анненский толкует чеховский образ, и
совсем уже не в том, можно ли соотнести это (разумеется, нельзя) с тем, что
совершается непосредственно на «поэтическом фронте». Дело в другом — а
именно в самом типе, характере, способе обобщающей мысли современника
эпохи. Поэзия оттенков, полутонов, настроений, расщепленного сознания,
отсутствия цельности и поисков ее рассматривается Анненским в связях с
современным состоянием человека, действительности, русской жизни в ее
общих коллизиях (разумеется, как их понимает Анненский). Через всю статью
Анненского о Чехове проходит эта дума о русском современном человеке —