А. Блок. Его предшественники и современники
Шрифт:
Каким же хочешь быть Востоком:
Востоком Ксеркса иль Христа?
Создается впечатление, что Соловьев в такого рода вещах как бы пытается
подключить в общую свою стилевую систему славянофильскую риторическую
поэзию, типа А. С. Хомякова. Есть целый ряд таких стихотворений; иногда тут
Соловьев достигает своеобразной лирической выразительности в создании
внеличной, пронизанной условно-историческими элементами поэтической
индивидуальности образа «я»; так, в стихотворении
(1891) пробуждение чувства долга перед народом дано в лирически сложном
по-своему образе. Блок позднее использует выразительную лирическую
формулу из этого стихотворения:
И к Мидианке на колени
Склоняю праздную главу
Принципиально важны для развития поэзии эти попытки включить
общественно-исторические элементы в лирический образ; самому Соловьеву
они явно нужны как способ проверки его общих религиозно-утопических идей
в лирическом, художественном контексте. Чем ближе к концу жизни поэта, тем
судорожнее делается лирическая патетика подобных образов:
Из-за кругов небес незримых
Дракон явил свое чело, —
И мглою бед неотразимых
Грядущий день заволокло.
Такие стихи («Дракон», 1900), наполненные ужасом и внутренним смятением, в
то же время как бы должны подтверждать общую реакционно-утопическую
историческую концепцию Соловьева, ставшую особо агрессивной именно в
конце жизни автора. По отношению к «Востоку» (Китай) и «Западу»
(кайзеровская Германия) тут уже не предлагается «синтез». Напротив, Соловьев
открыто стоит на стороне Запада и проповедует смертельную и окончательную
войну, в которой «крест и меч — одно». Прямо повернутая на современность,
реакционная концепция Соловьева оказывается прославлением
империалистических войн.
Иначе обстоит дело в стихах, где Соловьев пытается создать обобщающие,
идеальные образы человеческой любви, выводящей из общих противоречий
истории и коллизий индивидуального человеческого сознания, — здесь
концепция «синтеза» выражается наиболее откровенно. Стихи такого рода с
наибольшим напряжением Соловьев точно так же создает в конце жизни, в те
годы, когда Блок уже начинает свою художественную деятельность. Создается
впечатление, что в таких вещах, как «Das ewig Weibliche» («Вечно
женственное», 1898), «Нильская дельта» (1898) и поэма «Три свидания» (1898),
Соловьев не только подводит итоги своей поэтической деятельности, но и
пытается отстаивать и наиболее ясно высказать, не опасаясь духовной цензуры,
основные идеи своей метафизики. В непосредственно поэтическом плане в этих
вещах Соловьев, опираясь на свою метафизику, пытается решить одну из
важных для поэзии 80-х
лирике Фета, столь важной для Соловьева-поэта). Речь идет здесь о
неопределенности человеческого образа, в стихе Фета тонущего в потоке
перемежающихся и соотносимых друг с другом движений «природы» и
«души». Соловьев пытается преодолеть эту внутреннюю противоречивость
поэзии Фета и создать ясный, четкий, «цельный» человеческий образ в стихе.
Странной, на первый взгляд, кажется сама близость философа-богослова
Соловьева к атеисту Фету; в одном из многочисленных стихотворений,
обращенных к покойному уже тогда Фету («Песня моря», 1898, ср. «Памяти
А. А. Фета», 1897), Соловьев пытается духовную драму Фета объяснить
атеизмом — «чужое, далекое, мертвое горе». На деле — для Соловьева,
стремящегося и в своей метафизике найти «интеграцию» личности,
восстановление ее цельности, нет ничего странного в попытках ассимиляции и
переработки художественной системы Фета.
Однако внутреннее омертвение присуще и этим завершающим попыткам
Соловьева оправдать метафизику посредством лирического человеческого
образа. Идеальный женский образ, противостоящий разрушительным
тенденциям времени и обычной человеческой жизни, Соловьев пытается
обосновать «исторически»: в «Нильской дельте» Соловьев «новый»,
христианский идеал человеческой цельности противопоставляет обобщенному
образу древнего Египта, созданному, как это и естественно для богослова, в
виде женского египетского божества Изиды; аналогично тому в стихотворении
«Das ewig Weibliche» конструируется образ Эллады в виде богини Афродиты,
которая должна уступить свое место новой, христианской богине, несущей с
собой более высокое совершенство. Даже в форме противопоставления все это,
конечно, неприемлемо для догматической церковности. Соловьев, однако, не
ограничивается противопоставлением, но пытается слить эти образы в
«синтезе»; к морским чертям, сопровождающим Афродиту, автор стихотворения
обращается так:
Лучше вы сами послушайтесь слова, —
Доброе слово для вас я припас:
Божьей скотинкою сделаться снова,
Милые черти, зависит от вас.
Выходит, что Соловьев обращает в христианскую веру чертей. Ясно, что таким
путем созданный образ идеального совершенства отдает уже просто безумием и
никакого подлинного лирического волнения вызвать не в состоянии37.
Значение соловьевских поисков состоит вовсе не в том, что Соловьеву
удается создание положительных, идеальных человеческих образов в его