А. Н. Майков и педагогическое значение его поэзии

Анненский Иннокентий Федорович

Нет! мысль твоя пусть зреет и растет,Лишь в вечное корнями углубляясь… [130]

Поэтическая мысль может, по признанию Майкова, жить в душе поэта очень долго, но, в отличие от обиходной, мимолетной, и вообще нетворческой, она не пропадает:

Ждет вдохновенья много лет,И, вспыхнув вдруг, как бы в ответПризыву свыше — воскресает… [131]

130

Нет, мысль твоя пусть зреет и растет… — «„Не отставай от века“ лозунг лживый…»

131

Ждет

вдохновенья много лет… — «Мысль поэтическая — нет!..» (1887).

Вдохновение переводит мысль в образ, объективирует и оформляет ее. Для Майкова вдохновение было светом, который извлекает мысль из тумана неопределенности, заменившего глубокую тьму ее зарождения. Характерно, что для Майкова, как созерцателя по преимуществу, т. е. человека, живущего более зрительными, чем слуховыми впечатлениями, вдохновение метафоризируется именно новым светом, а не небесным глаголом, не пророческим гласом, не дыханием божества.

Поэт указывает и на почву, на которой возникает вдохновение: эта почва — страдание.

Нужна, быть может, в сердце ранаИ не одна, — чтобы облечьМысль эту в образ… [132] («Excelsior», XXI)

Про образ, который является поэту в минуту вдохновения, Майков говорит, что это «образ, выстраданный им».

Но что это за страдание? Остается открытым вопросом. Может быть, это естественное чувство недовольства, которое знакомо каждому истинному художнику. Еще в 1845 г. в пьесе «Художник» (I, 126) Майков рисует нам артиста, который забросил кисти, забыл о палитре и красках, проклял Рим и лилово-сребристые горы и ходит, как чумный… Он замыкает свое грациозное стихотворение следующими строками:

132

Нужна, быть может, в сердце рана… — «Мысль поэтическая — нет!..» (1887).

Руку, художник! Ты тайну природы постигнешь:Думать будет картина — ты сам, негодуя,Выносил в сердце тяжелую думу.

Или, может быть, страдание вызывается здесь грубым вмешательством действительности, ее назойливыми впечатлениями, которые оскорбляют душу в священные минуты творчества. Или, может быть, разумеются настоящие страдания, которые дают мечте живой лиризм и которые творческая натура утилизирует для своих высоких целей. Важно, во всяком случае, то, что Майков признавал страдания интегрирующим элементом своего поэтического развития и своего творчества:

Все минувшие страданьяВспоминаю я с восторгом,Как ступени, по которым,Восходил я к светлой цели. [133]

Вдохновение, по словам Майкова, светит с вышины недолго и дает поэту, кроме прозрения, прилив свежих сил и дерзновения; [134] пассивно же оно ощущается в творческом восторге и чувстве блаженства (1882, «Excelsior», IX).

Результатом вдохновения является самое творчество, и Майков в изящной картине прилета белых лебедей, [135] вестников светлой весны, живописует нам быстрый полет освобожденных вдохновением поэтических мыслей.

133

Все минувшие страданья… — «В альбом» (1857).

134

…сил и дерзновения… — «Художнику» (1881).

135

…в изящной картине прилета белых лебедей… — «Белые лебеди, вестники светлой Весны прилетели…» (1891).

Вслед за творчеством идет обработка. В этом отношении Майков был очень строг к поэту, т. е., конечно, прежде всего к себе самому. Обращаясь к графу Голенищеву-Кутузову, он называет себя старым ювелиром, а в другой пьесе, написанной за 20 лет перед тем, требует для возвышенной мысли достойной брони.

Малейшую черту обдумай строго в ней,Чтоб выдержан был строй в наружном беспорядке,Чтобы божественность сквозила в каждой

складке,И образ весь сиял — огнем души твоей!.. [136]

136

Малейшую черту обдумай строго в ней… — «Возвышенная мысль достойной хочет брони…» (1869).

Мистицизм был роковым исходом русских поэтических талантов. Жуковский, отчасти даже Пушкин, Гоголь, Достоевский, Лев Толстой, Алексей Толстой, поэты-славянофилы своеобразно подчинились этой судьбе. Рассудочная натура покойного Майкова и его прочный классический закал долго берегли его от уз мистицизма, но уйти вполне ему не удалось.

В последние годы Майков впадал временами в тон учительный и даже проповеднический, а в его поэтической живописи стала все чаще попадаться даль, высь, безграничность. [137] Любимый им солнечный пейзаж стал принимать форму воздушную, потом мистическую, сверхчувственную, и в стихотворениях стало попадаться все больше отвлеченного и все больше прописных букв (Муза, Вечность, Истина, Красота, Разум и Благость Великого Духа, Вечная Ночь, Смерть, Время, Правда, Любовь [138] ).

137

…даль, высь, безграничность. — См., например, «Оставь, оставь! На вдохновенный…» (1888), «Е. и. в. великому князю Константину Константиновичу», «Excelsior», «Из темных долов этих взор…» (1883) и др.

138

…Муза, Вечность… Любовь. — См., например, «Ответ Л.» (1887), «Дух века ваш кумир; а век ваш — краткий миг…» (1877), «Из бездны Вечности, из глубины Творенья…» (1892), «Аскет! ты некогда в пустыне…» (1893), «Пустынник» (1883) и др.

У другого поэта просит он «нетленных образов и вечных» да «бесконечных горизонтов», [139] а любовь к славе является для старого поэта злобным гением, мрачным бесом, лукавым сыном погибели. [140] Боже мой, как осудили бы его старые античные боги. Муза для него стала дщерью небес, и она уже глянула в вечность. [141] Но в общем мистицизм Майкова не имел того тяжелого, гнетущего и сурового характера, с каким он являлся у Гоголя или у Достоевского, и самая смерть грезилась поэту не в виде ужаса («Рассказ Духа»), а как последнее высочайшее прозрение и вдохновение.

139

…нетленных образов… горизонтов… — «Гр. А. А. Голенищеву-Кутузову» (1887).

140

…а любовь к славе… погибели. — «Ответ Л.» (1887).

141

Муза для него стала дщерью небес… вечность. — «Ответ Л.» и «Оставь, оставь! На вдохновенный…» (1888).

И вот уж он — проникнут ею,Остался миг — совсем прозреть:Там — вновь родиться слившись с нею,Здесь — умереть!

Поэзия Майкова замыкается для нас высшим проявлением оптимизма, который когда-либо выходил из уст поэта.

И смерть — не миг уничтоженьяВо мне того живого я,А новый шаг и восхожденьеВсе к высшим сферам бытия! [142]

Это последние четыре строки последнего издания.

142

И смерть — не миг уничтоженья… — «Аскет! ты некогда в пустыне…» (1893).

II

Мы мало ценим артистическую сторону {Под артистическим автор разумеет указание на выработанность, изящество формы и отделки произведения, в которых обнаруживается вкус и мастерство художника.} искусства вообще, а в частности к поэзии, как самому интеллектуальному из искусств, почти никогда не применяем эстетических критериев.

Уже одна странная формула «искусство для искусства», столь часто повторяемая и столь победоносно оспариваемая, показывает, как односторонни наши отношения к поэзии. А этот полемический пыл в пушкинской «Черни» и в «Потоке-богатыре» Алексея Толстого!