Абхазские рассказы
Шрифт:
Злобный, жестокий взгляд встретил Тугана. И тут же ударил выстрел.
Волк бился в траве. И когда Туган подошел, чтоб зализать красную рану — кто знает, может, это была кровь родного отца,— раненый зверь вцепился ему в плечо и сдавил слабые зубы.
И снова выстрел — в упор!
Волк приподнялся на передние лапы и рухнул. В отчаянии кружил вокруг него Туган. Что-то совершил он непоправимое, но что и когда? Мысли его прервал человек. Вновь на шее Тугана замкнулся ошейник.
Опять была та же стена низенького сарая, опять та же цепь... Но теперь Туган не кусал и не дергал ее. Спала уставшая
Днем на стене сарая человек распялил волчью шкуру. Он постоял во дворе, вытер руки о траву и кликнул собаку.
В одиночестве остался Туган. Неотрывно смотрел он на страшную стену — воспоминания ли проходили перед ним, а может, соленой кровью, смешавшейся с вялым знакомым запахом шерсти и умиравшего дыхания, веяло в его ноздри, и эта кровь будила в нем смутное сознание предательства...
Человек оказался мудрее зверя. Он хотел убить в нем извечную память плоти и крови, чтоб зверь стал жить послушным его человеческой воле. И хитрости.
Волки ушли, и напрасно ждал Туган из вечера в вечер. Молчал лес.
Наступило утро, когда хозяин, потрепав за ушами, снял цепь с его шеи.
До вечера Tуган бродил по двору. Он испятнал песок следами ленивых шагов, подолгу лежал, только все существо его ожидало ночи. Чем ближе клонилось к закату, тем ближе казался лес, и волнение пробегало по его шкуре. Чуял Туган, что неспроста отпустил его человек. Но силен был зов леса, и человек не мог знать его силы! Волк ждал темноты и готовился к ней.
Он упирался мордой в косые прутья калитки, подходил к ней и раз и другой и возвращался во двор. Зверь тоже хитрил.
Охотник молча смотрел.
Солнце зашло. И на лес легла холодная тень. Волк стоял у калитки — все не меркло желтое небо. Он скосил глаза на хозяина: тот спокойно сидел на крыльце и чистил ружье.
И тогда в тяжелом прыжке перемахнул Туган на дорогу.
Крики, и выстрел, и злобный собачий лай!.. Но только собственное рвущееся дыхание услышал Туган; тихо было жилье человека. И волк оглянулся.
Охотник стоял высоко на крыльце, руки в бока, щека его кривилась в усмешке. У ног лежала собака.
Два дня человек не ходил на охоту. Он работал во дворе и по дому и, казалось, забыл о бегстве Тугана. Но неспокойна была собака, временами она подходила к волчьей пустой конype и обнюхивала ржавевшую цепь и скулила. Охотник принес свежей соломы и постелил в конуре.
Он знал волчий закон.
На третий день Туган вернулся из леса. Слабое подвыванье услышала собака и вблизи дома встретила волка. Вместе они вошли на подметенный, расчищенный двор. Хозяин молча повернулся спиной. Он поднялся на крыльцо и ушел в дом. А собака била хвостом, заигрывала с Туганом; прихрамывая, тот добрел до своей конуры и вполз на солому...
Рука человека опустилась на его голову и провела по загривку.
— Туган, Туган,— ласково сказал хозяин. Он приподнял волчью морду; вся она была в крови, в глубоких ударах клыков. Но ни стона не издал Туган. А когда хозяин присыпал раны порошком и боль отступила, он глянул впервые в человеческие глаза и увидел в них сострадание и доброту.
— Туган, Туган, —
Туган благодарно лизнул его руку.
Уже другая, новая для него наступила жизнь с этого дня. А та, прежняя, только готовила, видно, большие перемены...
Заботливо, сытно кормил его хозяин. Раны заживали, и крутые рубцы закрывала отраставшая шерсть.
А перемены, и верно, настали: не на привязи, а вольно вышел Туган однажды за калитку с хозяином. У того покачивалось ружье за плечом, тугой патронташ опоясывал ватник, и шагал человек к лесу. Собака забегала вперед: ей было радостно оттого, что шла на привычное опасное дело, для которого жила при охотнике.
До полудня шли они по лесу. Сыростью сквозило из чащи, Туган и собака принюхивались. Из близкого ущелья тянулся туман. А человек спокойно шагал и шагал и думал что-то свое; он не был доверчив, этот старый охотник, но хорошо знал жизнь леса и хитрого зверя, и знал он еще свою собаку и на нее положился: он думал посторонние думы, но был начеку.
И когда раздался собачий лай, он оборвал ненужные мысли.
Туган сразу напал на след и повел за собой собаку и человека. Надежда теплилась в нем: он бы ушел навсегда, затерялся бы в волчьей стае среди непролазных чащоб — зов темной родины гнал вперед. Но — сзади неотступно шел — человек, и волк боялся его и любил. И не хотел ему зла и измены.
А волки уходили к ущелью.
Странное это было преследование — зверь шел на зверя, волки чуяли вражью, незвериную хитрость в повадках и порысках чужака, и смерть от огня и грома несла собака, бежавшая рядом с их единокровным братом, и была непонятна их близость. И тогда волки повернули назад. Как на кабана, отбившегося от стада, с разных сторон ринулись они по кустам на преследователей – на верную смерть, на гром выстрелов, на жизнь, а ярость слепого инстинкта — вела их... Волк против волка, здесь не было выбора, потому что жизнь одного была смертью другим.
Им некуда было уйти, Тугану с собакой. И в волчьем прыжкe — он стоил гибели матерому зверю — погибла и последняя нaдежда Тугана на возвращение к роду: теперь он защищал свою жизнь.
У обоих были волчьи клыки и волчья сила. А с собакой скоро разделалась стая. Ее визг уже не просил ни помощи, ни пощады. И в последнем усилии Туган разжал челюсти и прыгнул на этот прощальный крик, в волчью стаю, которая и ему готовила кровавую смерть...
Выстрелы били один за другим...
Туган кружил вокруг умиравшей собаки. Подошел охотник, опущенные стволы торчали из-под локтя.
Человек стоял над своей собакой. Он знал, что другой судьбы у таких не бывает: они не умирали от старости — они умирали в бою. И сам он был стар, и эта собака была, конечно, последней.
И человек думал об этом и еще о многом и прощался с животным, которое было ему верно.
А Туган смотрел на хозяина и ждал его слова.
Теперь было ясно, что дорога к своему роду закрыта для него навсегда. И от человека он не отставал ни на шаг. А если тот надолго куда-нибудь уходил, оставляя Тугана, волк тосковал и у калитки ждал его вечернего возвращения. И все-таки не любил Туган человеческой ласки, с трудом он сносил жесткую руку, пахнущую табаком и ружейным дымом, когда хотелось хозяину погладить его, как домашнего пса.