Абхазские рассказы
Шрифт:
Они вернулись домой той же каменной широкой дорогой. Хозяин скинул хромовые воскресные сапоги, он не привык к их тесноте, теперь они были ему не нужны. Вечером он вышел к Тугану с ружьем, и они ушли в лес — до утра.
С такой радостью Туган никоrда не охотился! Словно хотел сделать приятное хозяину — пусть бы тот больше не брал его на собачий базар.
И многие ночи потом им приносили удачу ...
Но должен был подойти срок, о котором с печалью все чаще думал старый охотник, — всякое дело, как и силы и жизнь человека, имеет предел. Он наступил, и человек согласился: так и бывает. Уже не
Давно была охотничья лунная ночь, из тех, какими хозяин всегда дорожил,— Туган это знал, и вот он не вышел из тихого дома, его рука не провела за острыми ушами Тугана, не положила перед ним теплого мяса. Только хозяйка, которую он недолюбливал, выглянула за приотворенную дверь и бросила ему в пыль кусок хлеба.
Плохое предчувствие вползло в душу Тугану. Не тронув еды, он походил вокруг дома и потом исцарапал когтями дверь, просясь в запертое жилье человека. Хозяйка, скрипя половицами, тихо подбиралась к двери, гремела засовом и слушала, как скребут когти гладкое дерево, и проклинала волка, и жалела себя в своей, верно, уж вдовьей судьбе.
— Эх, чтоб тебя леший забрал! — бормотала она и глазами искала палку покрепче: теперь ей и не выйти из дому, она-то уж видела, с какой настороженностью встречал ее зверь.
Всю ночь волк просидел на крыльце. И всю ночь люди и собаки, жившие в поселке, слышали тоскливый, плачущий вой. Так мог выть зверь, который знал человека. И только очень глупые и молодые собаки слабым брехом отвечали на этот вой, а люди говорили друг другу, что дело неладно, видно, стал совсем плох старый охотник. Верные собаки и звери чуют беду, когда она приходит к хозяину.
Охотник умер перед рассветом. И он слышал вой по себе, но все казалось далеким, печали и сожаления отошли от него перед близкой кончиной; да, впрочем, особенно не о чем было ему сожалеть, человек прожил свою жизнь хорошо. В горах была весна — доброе время, будет еще много-много таких весен, думал он, и будут перепадать теплые дождики, будет расти молодая трава, будут жить после него другие люди... Он только жалел о Тугане — пережил своего хозяина, на что он теперь людям? Теперь его жизнь пойдет иначе, по самой короткой тропе — до первого боя с волками. Звери, как люди, не прощают измены...
В низовьях реки Кодор, километрах в десяти от моря, есть небольшая долина. Влево с холмов открывается вид на блестящее море, а справа стоят горы в белых башлыках. Летом в жару с моря здесь дуют прохладные ветры. От давних времен остались развалины замка — серые камни в луговых влажных травах. Грубый камень от башен и стен... Рассказывают, что недолго стояли они, грозные бойницы зарастали травой, трескался камень; снова и снова возводили упавшие стены, но земля не держала... «Дух похороненных в той земле» не принимал человека. И он ушел из долины, крепость построили где-то выше, в предгорьях.
И стали эти вольные земли местом покоя. По сей день жители близлежащих деревень хоронят в них своих родичей.
Нашло здесь покой и тело известного в этих краях охотника Кацба. С того дня, как повесил он ружье на плечо, и до последнего его часа люди не закрывали ворота в своих хлевах.
Повяли венки, редко уже кто заглядывает на могилу. Но каждый день, каждую ночь с той весны можно
Снова переменилась судьба Тугана — со смертью хозяина жизнь потеряла единственный смысл.
Пустые, недобрые люди гнали его, иные прохожие кидали скудный кусок. Ночами, когда спокойно спят по поселкам, разносился с погоста зовущий тоскующий вой. И старики, засыпавшие ближе к утру, удивлялись силе звериной любви к человеку и раздумывали подолгу о всяческой человеческой мудрости: на своем веку не каждый видел такое. Не зря сведущие люди — чабаны — говорят, что старый Кацба был великий охотник. Другого не будет ...
Рассказывала и старуха, еще много лет жившая в предгорном поселке: мол ранним утром вышла во двор — было уже осеннее время — и глазам и ушам своим не поверила: в калитку вползал стонущий волк. Не сразу она и распознала Тугана — до того был измят и искусан, не найти места живого, верно, не один волк рвал на нем шкуру.
Существует поверье: после похорон волки приходят на могилу охотника и оскверняют ее. Верившие этому преданию утверждали, будто Туган пролил кровь, защищая могилу хозяина. И старуха пожалела и накормила Тугана. Пролежал он до вечера в своей старой будке, а ночью ушел. И еще: будто подходил к каждому дому в поселке, выл, сзывая собак, но те бросались на него с яростным лаем. Он вернулся незабытой дорогой, глядел сквозь прутья калитки во двор — старуха не знала, что и делать, сама она не умела с ним обойтись: «Я таких и собак не видала, а ведь сердце тоже не камень». Окликнула Тугана, хотела позвать — пусть бы уж жил он при доме, должно, сильно мучили незаживавшие раны, да и без человека ему было нельзя, но позже поняла, что не по людям его тоска, не по всякому человеку...
Куда он ушел, в какие отдаленные места — откуда старухе знать! Ушел и ушел, хотя и звала и лаской да хлебом старалась приветить.
Парень из поселка, проезжавший вepхом через лес, говорил, что слышал в ту ночь то ли плач, то ли вой — только не похоже, чтоб волк или какая собака. Потом догадался: Туган. «Словно бы подавался к ущелью, от людей словно подальше».
Лес в последний раз позвал Тугана, чтобы умереть ему в потаенных чащобах, чтобы в последней схватке сполна пролить свою и чужую, ставшую вражеской, волчью кровь. Он знал, что его ожидает...
Никто из людей больше не видел и не слышал Тугана. И только молва о нем сохранилась в поселке.
Перевел с абхазского Г. Ковалевич.
ЭТЕРИ БАСАРИЯ
В ОТЧЕМ ДОМЕ
Ставни были прикрыты, но сквозь щели щедро просачивало солнце. Было душно. Стена из каштанового дерева и через обои пахла лесом.
У самой стены стояла кровать, застланная колючим шерстяным одеялом. Заира лежала поверх него и старалась думать. За стеной жужжала не то пчела, не то оса, а вообще было тихо и неподвижно, как бывает в знойный полдень.