Аборт
Шрифт:
— Что вам нужно? — спросил я.
Харон вздохнул:
— Я должен был прийти гораздо позже. Но ваш знакомый…
— Серега?
— Да. Он тянет вас в бездну. Уже больше года мы никак не можем вытащить его отсюда. А это очень опасно. Не только для него, но и для всей системы. Жизнь не может кончаться скитанием, это противоречит ее смыслу. Представьте, что вы садитесь в поезд, и он начинает кружить по стране, нигде не высаживая пассажиров, а только забирая их. Через несколько дней поезд уже не сможет физически двигаться.
Представьте…
— Аэропорт! — подсказал я.
— Да, аэропорт. Вы приезжаете туда, проходите регистрацию, оформляете багаж, но самолета нет. Следом за вами приходят еще сотни пассажиров, и никто никуда не улетает. Вы только накапливаетесь в зале ожидания. Вам надо
— Вообще-то, входил, — вспомнил я.
— И застревали?
— И застревал. Что из этого?
— А то, что в пространстве между жизнью и смертью нельзя находиться долго. Из лифта вас вполне могут вытащить. А здесь вы не просто рискуете остаться, вы разрушаете мир. Это же основа. Цепь. Электрическая линия, ее нельзя прерывать. Если вам так будет понятней…
— Послушайте, — перебил я его, — я тут всего ничего, а вы уже мне весь мозг изрубцевали. В чем дело? Я что, неправильно себя веду? — разозлился я.
— Это ваш друг Сергей ведет себя очень неправильно. Мы не забираем вас прямо сейчас, ведь у каждого есть право, но он отвратительно влияет на вас.
— Послушайте… — вдруг пришло мне в голову, — скажите, только честно…
— Ну, я не могу по-другому, — грустно улыбнулся харон.
— Ну да. Пусть так. Скажите, ведь в этом мире мы уже все мертвы. Во всяком случае — я. И Серега. И скорее всего — вы. Но как тогда он может вас убивать?
Харон потянулся к салфетнице, вытащил одну салфетку, достал из нагрудного кармана обыкновенный карандаш, нарисовал на нем обычного человечка из далекого детства — палка, палка, огуречик…
— Видите? — спросил он, — это можно назвать человеком?
— Не думаю… — засомневался я, — это скорее, его изображение.
— Но человека, не кошки, не собаки?
— Ну да.
— То есть вы допускаете, что я нарисовал именно человека?
— Да конечно, я допускаю! К чему вы это?
— К тому что вы, сами того не ведая, одним только разумом, представлением, наделили изображение сущностью. И теперь оно имеет вес, рост, цвет, силу и еще тысячу характеристик. Всего только потому, что вы допустили, что это именно человек. Ваш мозг сделал его, и теперь вы не можете относиться к нему просто как к карандашным линиям, разве не так?
— Хорошо, это человек. Что дальше?
— Разрешите зажигалку? — попросил харон, взял ее и поджег салфетку. Рыхлая бумага мгновенно вспыхнула и за секунду исчезла. Мелкий догорающий на лету остаток серый человек бросил в пепельницу и задумчиво потер пальцами лоб.
— Самое удивительное, Саша, — обратился он ко мне по имени, — и одновременно очень простое, что меня нет. Я такой же нарисованный вашим воображением. А оно у вас очень, очень земное. Вы бы и рады оторваться, да ничего другого разум не предлагает. И потому убить нас можно. И именно поэтому для Сергея мы просто враги. А раз так, то когда попадает пуля, мы умираем. И нам больно, и мы теряем сознание, и снова, и снова приходим без оружия.
— А белые хароны?
— Лучше вам их не видеть.
— Почему?
— Помните, как в детстве вы быстро-быстро повторяли одно и то же слово. В какой-то момент оно отрывалось от смысла, и вы же не узнавали его, и оно начинало пугать. А ведь его звучание не менялось.
— Я не понимаю…
— Вы слишком часто повторяли их имена… — сказал серый харон, поднялся и вышел.
Парень с девушкой в углу кафешки насиловали караоке, подбирая музыку. Наконец, парень нарыл что-то эпическое, взял микрофон, тщательно откашлялся в сторону и нагло объявил, знакомо шевеля губами мимо звуков:
— Тут, значится, телка моя…
— Факт! — весело подтвердила девушка и подпрыгнула.
— Пестня называется… где это… ах да! «Ты меня любишь». Исполнял Александр Серов… эээ… до меня, в смысле! — эпатажно сообщил яркий самобытный певец и раскинул руки на манер пугала.
«Интересно, чего это им всем уже второй день не дают»? — подумал я.
Известная, а в свое время даже набившая оскомину песня про абсолютно неземную любовь, началась как обычно, со всех наличных дудок и скрипок в оркестре. А то даже и соседский кладбищенский джаз-банд помог. Слова были жизнерадостными до такой степени, а голос солиста-самородка таким сочным от природы, что на последних аккордах ему даже элементарно забыли набить морду.
В узенькой сауне Тело моё разденется… В долгое плаванье, Хули — сюжет роденовский! Ящики с пивом. Тазики с закусонами. О, это чудо — тело моё самсоново!!! Жопа сидит на полочке, Яйца — от пара смирные… Похую — до ночи Буду я медитировать! Трезвые банщики Сварятся — как пожарники! О, это тема, бля — Нехуй ко мне в напарники! Где-то там талия Под животом запрятана — Это — неважно. Важно — что я нарядный! Лилии, якори, змеи, кресты и лозунги! О, эта гамма, бля — Синее с розовым!!! В узенькой сауне Арку мне — экстремальную! Чтобы я выдохнул Всю ту хуйню термальную!!! Пусть фонтанируют Градусы, бля, из глотки! О, это чудо! Дайте мне водки!!!!!!!!!Последние слова практически потонули в овациях. Надо сказать, к этому времени мне уже принеслибухла и жрачки, отчего я тут же забыл всю меланхолию без всякого сожаления.
Посмотрев на чисто сервированный стол, я осторожно взял в руки рюмку. Потянул ее на себя. Она затуманилась, и их вдруг стало две, просто каждая была чуть бледнее. Придвинул обратно. Они соединились и засверкали в полную силу. Но если не сравнивать так скрупулезно, вряд ли я бы их отличил. Поэтому я плюнул и занялся делом.