Абраша
Шрифт:
Затем он стал сгребать листья. Дышалось легко и вкусно. Легкие радостно принимали прохладную влажноватую массу воздуха, пронизанную запахами прелых, чуть подмерзших листьев, витающего над поселком дымка от печей и тлеющих куч, ароматом сена и лошадиного навоза, которым засыпали на зиму свои грядки немногочисленные Абрашины соседи…
Он ловко орудовал граблями и несколько раз непроизвольно оглядывался на пенек. Мамы там не было. Ее и не могло быть.
– Проходи, Сергачев, присаживайся, отдыхай. Рад тебя видеть. Чаю, кофе?.. Как хочешь… Курить не предлагаю. Не потому, что сам не курю. Хотя и поэтому тоже. Курил когда-то. Во время войны. Тогда все курили – и мужчины, и женщины, и дети. От папироски и голод не так чувствуешь, и страх почти не заметен, и теплее кажется. Но потом бросил. Раз и навсегда. А почему? Думаешь, из-за легких или желудочной язвы? Ерунда. Кури не кури, если суждено – расстреляют. Шутка! Всё дело в генах. Знавал курильщиков под девяносто лет. И некурящие в сорок от рака легких загибались. Всё дело в генах. Раньше за эти гены хорошие срока мотали, а то и к стенке ставили. Чего только не было… Часто думаю, много мы лишнего наворотили. Что ты на меня так смотришь? Да, да, учиться на ошибках надо, а не культивировать их… А… Ты, действительно об этом говорил, а мы возражали. Так это на совещании было, а сейчас мы с глазу на глаз. Tête-à-tête, как говорят французы. Да, так о куреве… Курево – это зараза. Самое страшное в нашем деле – попасть в зависимость. От всего: от табака, от спиртного, от семьи, от товарищеских отношений. Но табак – самая крепкая цéпочка. Как затянет, не оторваться. Кто чаще всех колется? – Курильщик. Тут не надо ничего выдумывать. Ни ржавой селедкой сутками кормить без воды, конечно, ни электричество зря по ночам жечь, ни родственников издалека показывать. Я уж не говорю о физическом воздействии. Я это не люблю, ты знаешь. Это – метод дебилов. Профессионал до этого не опустится. Учти: проще всего работать с курильщиками. На моей памяти заядлый курильщик ни разу не устоял. А какие крепкие мужики попадались! Один раз, правда, обломилось, да и то по моей глупости. Поверил на слово. Он говорит: «Дайте затянуться. Всё скажу. Всех сдам». Ну, я и расслабился – деятели культуры народ слабенький, куда он денется. Все-таки известный режиссер был, уважаемый. Поверил. А он так глубоко, так сладко затянулся пару раз, а потом и говорит: «Нет, папироска слабая. Я вообще к «Северу» привык. Они хоть и дешевые, но крепкие». Вот сучара. Смотрит мне в глаза и улыбается.
Дорогая ты моя Катерина, привет!
Наконец собралась. Ты будешь смеяться, но, действительно, нет времени. Утром – бегом к морю. Здесь не надо занимать места на пляже, как в Алуште, просто не хочется терять время на солнце и на море. На пляже мы сидим, жаримся, купаемся до одурения, пока животы не подведет, потом обедаем в приличной столовке – здесь всё приличное, а потом надо поспать или поваляться дома. Затем – опять на пляж, вечером долго не сидим, но искупаться надо. Ну, а под финал дня либо на танцы, либо дома сидим и ужинаем. Пару раз ходили в ресторан, но там дорого. А дома – красота, никуда не хочется. Мы покупаем фрукты, овощи и вино на базаре, кукурузу варим, с собой мы взяли консервы, в магазине – вкусный хлеб, бывает козий сыр. Что еще надо?! Жаль, что Кока не любит выпить, а то я спилась бы, наверное, так это вкусно – домашнее вино с сыром, помидорами, кукурузой, фруктами. Пишу тебе не потому, что исправилась и моя совесть заговорила, – ее, думаю, у меня нет, а потому, что весь день идет дождь. Кока читает свои умные книги – впервые за весь отпуск раскрыл. Зачем было тащить? Читает и думает (скорее – дремлет), а я пишу. Ты уж прости меня, грешную. Я загорела и обгорела. Нос лезет. Но это – не важно! Важно, что я счастлива!!! Господи, как я счастлива!
Как там в городе? Наверное, моросит, как всегда. Как Кузя? Он такой сладкий, не обижай его. Ничего, что он робкий и молчаливый. Зато честный и преданный. Он мне сказал на Петрушке: «Я так вам завидую!!!» – Имей это в виду! Если надо будет, мы дадим вам наши кольца, чтобы вам деньги зря не тратить. Мы их всё равно не носим. Не в них счастье.
Прости, что я раскудахталась, как наседка. Просто давно с тобой не виделась и не болтала – целых десять дней. Всё, что со мной происходит, на бумаге не изложить, но я постараюсь.
По порядку, коль скоро льет, как из ведра. Я думала, что такие дожди – на Кавказе, но и в Крыму бывает. Я рада, что ты не обиделась. Думаю, что и Кузя не в обиде. Все остальные, особенно предки, наверное, в шоке. Накупили подарков, и на тебе – молодые смылись! Но, Катеринушка моя, родная, нам с Кокой Мендельсона и теплого шампанского хватило и на Петра Лаврова. Выполнив гражданский долг, мы нырнули в купейный вагон и с радостью представляли, что не сидим в каком-нибудь «Метрополе» или «Садко» и не жуем пожарские котлеты под крики «горько». Мы нацеловались еще до Петрушки!!! Нам круто повезло! С нами в купе ехала одна потрясающая пара – старички, лет под пятьдесят. Он – профессор ЛИИЖТа, а она – доцент из ЛИСИ. Во-первых, у них была масса деликатесов, которыми они нас угощали. Во-вторых, и это – главное – они нам подсказали, куда ехать в Крыму. Название сначала насторожило – «Рабочий Уголок». Это – под Алуштой. Но сейчас мы понимаем, что это – рай. Наверное, в Алупке, Мисхоре или Симеизе красивее. Но там и дороже и, наверняка, многолюднее. Здесь же спокойствие, тишина, чистейшее море и относительно зелено, по сравнению с Алуштой. И публика очень приличная. В этом Рабочем Уголке я лишь один раз видела рабочих, которые ремонтировали дорогу. В основном – интеллигенция средних лет из Ленинграда и Москвы. Есть и студенты – аспиранты, но мы, как правило, тесно ни с кем не общаемся. Нам хватает – вернее, не хватает – друг друга!!! Как это здорово!!! Пару раз ходили в Алушту – можно и доехать на автобусе, но пешком лучше. Минут тридцать средним темпом. Можно идти по асфальту вдоль моря, но лучше – по тропинке метров десять над морем, среди деревьев, кустов и цветов. Благоухание и вид потрясающие.
Здесь одна проблема – ограниченность жилья, сдаваемая приезжим. Однако, если вы с Кузей надумаете, я дам адрес и рекомендацию, как нам дали наши милые попутчики. Мы снимаем комнату у одной пожилой женщины-армянки, которая обычно комнату не сдает. Она – вдова какого-то летчика-испытателя, погибшего пару лет назад, поэтому у нее приличная пенсия за мужа, и она не нуждается. Но нам она сдала, потому что наши старички-профессора ее попросили, а она их знает и уважает. И с нами она подружилась, часто угощает своими очень вкусными блюдами: один раз это была толма – Кока обожает все эти восточные прелести, один раз – целую бадью супа бозбаш эчмиадзинский – никогда раньше не пробовала эту роскошь, а еще – пару раз бастурму – всё собственного изготовления. Про толму должна сказать тебе отдельно. Это – нечто!!! Толма бывает разная. Наша Каринэ любит готовить «Толму аштаракскую». Специально для тебя записала рецепт (боюсь, у меня терпенья не хватит). Итак: нужно иметь яблоки и айву (где в Питере достать айву, понятия не имею), предварительно, конечно, подготовив грамм 100–150 баранины в виде фарша, дальше надо сварить бульон из костей баранины, оставшихся после отделения мяса. Яблоки и айву надо промыть и срезать кружочками верхнюю часть, а также вырезать сердцевину. Подготовив таким образом айву, надо ее поварить в бульоне, но не до конца. В подготовленные яблоки засыпать немного сахарного песка и нафаршировать яблоки и айву мясным фаршем. Затем прикрыть их срезанными верхушками, а потом уложить в кастрюлю сначала айву, а на нее яблоки. Дальше – засыпать по вкусу черносливом и курагой (курага тоже проблема в голодном Ленинграде), влить бульона – не переборщи – и прикрыть опрокинутой тарелкой. Затем закрыть кастрюлю крышкой и на малом огне доведи до готовности. Посыпь петрушкой и кинзой – пальчики оближешь. Да, забыла про черный перец – чуть-чуть, репчатый лук – по вкусу, укроп и прочие дары кавказской кухни. (Она еще называла зелень чабреца, эстрагона, майорана, но я не знаю, что это такое. Думаю, эти травы можно купить на Мальцевском или, тем более, на Кузнечном рынке). Эти все специи вместе с полуотваренным рисом смешать с бараньим фаршем. Я, к сожалению, не создана для кухни. Меня хватает
Ну, мы тоже сделали ей подарочки – специально взяли с собой пару коробок ленинградских шоколадных конфет и несколько сухих шоколадно-вафельных тортиков, которые ей очень понравились.
С Кокой, как ты понимаешь, у нас всё в порядке. Скажу честно, я мало его знала. После той встречи в Спасо-Преображенском соборе (всё время вспоминаю тебя: если бы ты не «уронила» свою перчатку, то… – страшно представить, что было бы со мной без Коки…), с того знакомства мы же не встречались пару лет. Я поступала, не до того было, потом в университете закрутилась – не только и не столько из-за учебы, как ты понимаешь. Новая жизнь! Случайно на остановке автобуса на набережной Невы я увидела его опять – помнишь, я, как сумасшедшая примчалась к тебе с этой невероятной новостью. Оказалось, что он тоже учится в этом же университете, но на два курса старше, и не на моем истфаке, а на филфаке. Ну, а дальше ты знаешь. Никто оглянуться не успел, как мы – в ЗАГСе – по-нынешнему во Дворце. ЛеоНик всё повторял: «Я даже иконку не успел снять!» – это у него – партийца – шутка такая. Вообще-то он мужик стоящий, хоть и партийный, но порядочный. Я вижу, как он в форточку курит, когда слушает всякие гадости о Сах. или Сол.
Так вот Коку я только сейчас начинаю понимать и узнавать. Потихоньку. Сначала нам вообще не до разговоров было. Господи, как с ним хорошо. Я читала, конечно, о «любовных восторгах». Но чтобы так!!!!!!! Когда приеду, расскажу. Иногда даже коленки трясутся. Ну, а после этого начинаем говорить. Это тоже ужасно интересно. Он филолог; как он говорит, это у него – наследственное. Он очень гордится своей фамилией (теперь это и моя фамилия), но я впервые ее слышу. В отличие от своего известного предка (знаменитого филолога – я о нем ничего не знаю), он занимается не славянскими языками, а германской группой. Сейчас что-то пишет (статью для аспирантуры) про «Нибелунгов». Помимо этого он увлекается классической музыкой, хотя никогда ею не занимался (в отличие от меня – я занималась лет десять, но не знаю и не очень-то ее люблю). Плюс он свободно читает по-английски. Представляешь – по-немецки, по-английски и немного по-французски. Обалдеть можно. Я еле-еле по-английски волоку, да и то со словарем. Правда, сейчас вплотную занялась польским. Это – для моей науки, для всех моих Владиславов, Мнишек, Стравинских, Гонсевских, Жолкевских… Какой он умный!!! Я – не про Жолкевского, я – про Коку! И еще – по секрету. По большому секрету. Никому, пожалуйста, не говори, если не хочешь и его погубить, и меня. Тогда он в церкви не случайно оказался, не то, что мы – две дуры. Он действительно верит в бога. (Наверное, слово «Бог» пишется с большой буквы? – мне у него неудобно спрашивать). Он даже молится дома, тихонечко, чтобы никто не слышал. Я даже запомнила то, с чего он начинает каждое утро: «Во имя Отца, и Сына, и Святого духа. Аминь». И заканчивает: «Достойно есть яко воистину блажити Тя Богородицу…» – дальше не помню. А перед сном (если я его не «отвлекаю»): «В руце Твои, Господи Иисусе Христе, Боже мой, предаю дух мой: Ты же мя благослови, Ты мя помилуй и живот вечный даруй ми. Аминь». И он не только произносит эти и многие другие слова. Но, видимо, и живет, как нужно жить верующему. Я пыталась втянуть его в разговор, действительно ли он верит в существование Бога, и он охотно идет на него, но я ничего не понимаю, он говорит про вещи, ему абсолютно ясные, а для меня это – какая-то заумь. Правда, потихонечку я начинаю понимать его систему мышления… Впрочем, я счастлива, что он – такой. Мне все в нем нравится – от запаха его кожи, до доказательств существования Всевышнего. Хотя… Хотя, я всегда думала, что верующие люди – мягкие и всепрощающие – вспоминала Льва Толстого с его «непротивлением злу насилием» и то немногое, что вынесла на эту тему из университетских курсов по истории, а также по научному атеизму, научному коммунизму, диамату, истмату и прочей белиберды. И Кока, в общем-то, такой. Но тут произошло одно ЧП, и я его не узнала и испугалась. Таким я его никогда не видела и не представляла. Страшно вспомнить. Короче, наши шапочные знакомые из московской «Баумановки» уговорили пойти на танцы в Алушту. Танцы были дрянные провинциальные, музыку ставили допотопную. Но ничего. Попрыгали, попотели. На обратном пути к нам пристали двое местных парней – мы возвращались с Кокой одни, так как эти брызжущие оптимизмом и не стихающим весельем москвичи быстро надоедают. Этим жлобам не понравились брюки Коки. Вернее, не брюки, а спортивные синие шаровары, сужающиеся к низу. Они стали отпускать реплики, что Кока – «стиляга», что они – «комсомольский патруль», что не позволят столичным бездельникам устанавливать здесь свои «стиляжные порядки» – дремучие жлобы. Кока сначала отшучивался, я даже подумала, не трусит ли он. Парни были здоровые. Но потом один, что-то сказал про меня. Какую-то гнусь. Что-то вроде «подстилка». Кока опять вяло отшучивался. И вдруг прыгнул на этого – самого здорового. Боже, что началось!!! Ты себе не представляешь!!! Как он его бил!!! Это был не Кока, а какой-то бешеный зверь. Он ничего не соображал от ярости. Я кричала, другой парень тоже кричал и пытался оттащить Коку. Они явно не ожидали такой его реакции. Кока вырубил высокого – самого здорового и бросился на второго – низкорослого. Тот с криком побежал. Я накинулась Коке на плечи, и он вдруг моментально успокоился. Тот, который лежал на земле бормотал, сплевывая кровь, что найдет и поквитается, но Кока уже не реагировал на него, и мы ушли – спокойно и не торопясь. Парней я этих не боюсь – мы живем не в Алуште, а в Рабочем Уголке, и на эти танцы больше ни за что не попремся. Но вот, вспоминая разъяренного Коку, я холодею, мне делается страшно. Это был какой-то зверь, ничего не слышащий и ничего не видящий, бьющий остервенело, безжалостно…
Уф, выпила воды и немного успокоилась. А в остальном, прекрасная маркиза… всё, право слово, замечательно. Мне с ним ужасно интересно, думаю, и ему со мной! Я ему рассказываю о своем «геморрое» – о Смутном времени, о Шуйских, Мстиславском, о страшном голоде, что меня особенно занимает, и его последствиях. Когда я ему рассказала о том бедствии, которое свалилось на Русь в самом начале семнадцатого века – имею в виду жуткий неурожай 1600–1603 годов, – он смотрел на меня глазами ребенка, которому рассказывают страшную сказку. «Сказка», действительно, страшная – тогда даже летом были заморозки, и в результате голода погибло более полумиллиона человек – для тогдашней России это немыслимо огромная цифра (Кока добавил: «а для нынешней страны это что, приемлемо?» – он прав, как всегда!!!).
Впрочем, Кока тоже не ленится меня просвещать. Поразительно, но он глубоко убежден, что лучшее время человечества – начало новой эры, то есть первые два – три столетия после рождения Христа. Да, да, не девятнадцатый век, как я всегда считала, а именно то далекое и, как мне казалось, мрачное время. Он убежден, что это была эпоха терпимости и жизни по заветам Иисуса. Теологические споры были непримиримыми, но взаимной ненависти, уничижительности и личного озлобления не было.
Катюша, выглянуло солнце – надолго ли, не знаю. Поэтому иду будить моего красавца – он спит, положив на лицо свою умную книгу на немецком языке – естественно, ночью мы не высыпаемся!!! Он так сладко похрапывает!!! Мой папа храпел, мой отчим храпит, мама же – громче всех, но Кока – изящно, виртуозно и остроумно – с вариациями, но деликатно. Разбужу его, и пойдем искупаться. Здесь, кстати, проблема с мытьем – ведерко и тазик – все «удобства».
Всё. Целую. Не обижай Кузю.
Есть еще одна тайна, но я тебе сейчас не скажу. Немного подожду. У меня всегда было, как часы. Ну, посмотрим еще недельку.
Пока! Твоя Ирина С. (урожденная В.)
P. S. Хотела дать тебе еще один рецепт. Но забыла. Мы искупались, и пока К. что-то переводит, я тебе его напишу. «Бозбаш эчмиадзинский». Купи грудинку баранины, нарежь ее на кусочки, залей водой и вари в кастрюльке под крышкой на малом огне, снимая пену. Когда она чуть сварится – так, наполовину, вынь из бульона и поджарь на сливочном масле. Поджаренные куски баранины залей процеженным бульоном, добавь туда поджаренный репчатый лук, картофель и баклажаны, стручки фасоли, нарезанные поперек, перец. Вари до полной готовности, потом добавь помидоры (нарежь ломтиками), кинзу, базилик, укроп и петрушку, можешь влить грамм пятьдесят коньяку (это Каринэ не говорила, я так предполагаю, не помешает!!!) – и на стол. Приготовь к нашему приезду – а?!?! Так хочется вкусно поесть, поболтать с тобой и выпить чуть-чуть.
Пока никаких новостей… Жду…
Твоя И.Рабочий Уголок, Крым.
Такое событие надо было отметить. Вообще-то Николай не пил не только потому, что занимался спортом, а занимался он спортом серьезно и упорно, как, впрочем, делал всё, что как-либо касалось его профессии: по самбо он имел первый разряд, по лыжному спорту перед самым окончанием Высшей школы выполнил норматив кандидата в мастера. Не пил, прежде всего, так как омерзителен был ему вид пьяного человека – смешной, нелепый, глупый, и, главное, агрессивно-беспомощный, еще больше не любил он пьяные компании, беседы плохо соображающих и невнятно говорящих людей – в таких компаниях ему приходилось бывать часто, но он почти не пил, делая вид, что пьет и находится в таком же плавающем состоянии, как и все остальные. Да и не нравился ему вкус крепких алкогольных напитков. Если уж и выпить, то хорошего вина, скажем, Киндзмараули или Твиши… Вот и зашел он в магазин к Гургену Ильичу и взял бутылку Ахашени – ничего другого у его негласного коллеги не было.
Это было вчера. Сегодня же с утра, обложившись увесистыми книгами, собственными выписками и материалами «Дела», он начал внимательно читать следующее письмо.
«Теперь о “неисповедимости путей Господних”. Ты прав: логика приятия и неприятия до дела не понятна и не прогнозируема. Почему сразу – a priori – возлюбили принцессу Ангальт-Цербстскую, и отторгли принца Голштейн-Готторпского, понять не могу. По делам – понимаю, до — нет. В чем не согласен, а вернее, сомневаюсь: ты напрасно напрямую сравниваешь Петра Ульриха с Павлом. Сходства, конечно, есть, но различий несравненно больше».
Николай глубоко вздохнул и задумался. «Боже, о чем люди думают!» На подоконнике о чем-то оживленно спорили два воробья. На крыше дома, что на противоположной стороне Литейного, мужик безуспешно пытался установить телевизионную антенну. Подумалось: «Мне бы их заботы…» К кому это относилось, было непонятно: к воробьям, мужику на крыше или автору письма. «Впрочем, действительно, их заботы – мои заботы… Продолжим…»
«1. Ты утверждаешь : «Прежде всего, их сближает ориентация на Пруссию».
Отвечаю : Отчасти. Степень и причины подобной ориентации у отца и сына были принципиально различны. У Петра III эта ориентация – не только и не столько на Пруссию, сколько на Швецию – была доминирующим стимулом организации внешней политики, да и внутренней жизни. Но как могло быть иначе: ведь он был внуком не только Петра, но и Карла. И трон ему был уготован, прежде всего, шведский, а в России он оказался не по своей воле. И, в общем-то, делает честь этому неумному, вздорному, капризному «взрослому ребенку» то, что он был цельной натурой – коль скоро привили ему любовь к лютеранству, то бесполезно было тянуть его в православие, коль скоро сделали из него патриота в Швеции, где он должен был править, то нечего удивляться, что не любил он, мягко говоря, Россию. Более того. Суеверно – провидчески полагал, что ждет его в этой стране погибель! «Цвет» не менял, «шкуру» не сбрасывал ради трона, ради «паблисити». Жинка его ничем не брезговала… Не люблю я Екатерину, уж прости ссыльного чудака. Это, впрочем, к слову. У Павла же пруссофильство носило случайный характер и выявлялось лишь в некоторых, хотя и важных аспектах военных преобразований.
Resume — не это сближает отца и сына». – «Да, прав Владимир Сократович: что-то гнилое есть у этого умника, хотя пока что придраться формально не к чему. Впрочем, посмотрим…». – «2. Ты утверждаешь : сближает «…гибель от рук самых близких: в одном случае – от законной, пусть и не любимой супруги, в другом – от сына. В обоих случаях убийства жестокие и никак не оправданные. Смерть обоих потрясла Европу».
Отвечаю : Согласен. Загадочная гибель Петра от «геморроя» вызвала, если не шок, то глубочайшее недоумение. И англичане, и датчане – особенно – были заинтересованы в уходе Петра, но так бездарно, варварски убивать законного, легитимного, Россией же призванного Государя? Датский посол —? не уверен в правильности названия его должности – фамилию не помню, то есть посланник страны, с которой Петр Ульрих собирался воевать!!! – ради интересов своей родной Голштинии, – даже этот дипломат с горечью, сожалением и удивлением писал о дикой гибели «несчастного внука Петра Первого». Убийство же Павла было настолько омерзительно, что вся свора убийц была пьяна – думаю не только от страха, но и от отвращения к самим себе.