Абраша
Шрифт:
УКГБ по Ленинграду и Ленинградской области.
Пятое Управление.
Аналитический отдел.
Дело №…/… « Лингвиста ».
Совершенно секретно.
В одном экземпляре.
В дополнение к последнему донесению. Во время приведенного выше разговора об антисемитизме и командных местах в государстве («титульная нация» или «достойнейшие») « Лингвист », бывший в сильном подпитии, сказал: почему «они», то есть руководители партии и правительства, так боятся евреев. Не любят, это понятно. – Они никого не любят, добавила « Морозова », более всего русских – бросил реплику « Лесник » – довели до повального пьянства и скотского состояния нищеты. – Это верно, поддержал «Л.», но почему боятся? – Имеют сверхдальние ракеты, сверхмощное ядерное оружие, огромную армию и невиданный по размеру и размаху деятельности аппарат политического сыска плюс воспитали население так, что каждый второй стучит – стучали друг на друга всегда – поправила « М .» – это в характере нации – хорошо, не унимался « Л .» – казалось бы, чего бояться. Ан нет – боятся. Мацу на границе конфисковали, сослуживец рассказал – родственники к Пейсах прислали. Так «эти» испугались
Последние полгода пронеслись совершенно незаметно и уж слишком удачно – Кока даже заволновался: не слишком ли много неуравновешенного позитива, не есть ли это искушение судьбы, не аукнется ли? Действительно, казалось, что лимит радостных событий неисчерпаем.
Во-первых, Ириша успешно предзащитилась. Толковых замечаний по существу, мелочных придирок, стилистических и композиционных правок и дельных советов было много, да она и сама видела огрехи в работе, но принципиальных возражений не было; более того, сам Сигизмунд Натанович похвалил. «Я стар, но еще ядовит», писал о себе Бунин – так это о Натаныче: совсем старенький, еле ходит с палочкой, но на зуб ему не попадайся. Иногда казалось, что он знает всё – и не только в своей исторической науке, но даже автора любой оперы или фамилии игроков в НХЛ, что он, кстати, однажды продемонстрировал. Ира полагала, что человек с такой энциклопедической эрудицией должен отличаться терпимостью к естественным пробелам знаний у других, но Натаныч был въедлив и беспощаден, особенно, когда речь шла об узко профессиональных проблемах. Так что его скупая похвала на предзащите: «В целом работа Владзиевской может быть признана успешной… после доработки, конечно» – стоила дороже всех хвалебных слов коллег. Да и Окунь сидел и довольно улыбался, поглаживая шкиперскую бороденку.
Во-вторых, они получили еще одну комнату. Нателла Георгиевна, жившая по соседству, умерла. Была она очень старой и очень красивой женщиной. Судьба улыбнулась ей: когда арестовали ее дальнего родственника Буду Мдивани и конец всех его близких и дальних родственников был предопределен, как и предсказывал Буду, – а Поликарп Гургенович пророчествовал, что «Сталин не успокоится, пока не перережет нас всех, начиная от грудного младенца и кончая слепой прабабушкой», – она спаслась. В 37-м были расстреляны Цуцуния Мдивани – жена Поликарпа, его дети Георги и Шалва, дочь Мери была посажена в лагерь, где ее убили через два года, даже легендарный Арчил Мдивани – великий и неподражаемый грузинский теннисист, звезда советского спорта был расстрелян, – ей – Нателле повезло, ее оставили в живых. По чистой случайности – недосмотру нового следователя (старого поставили к стенке вслед за семьей Мдивани) потопала она в ДубравЛАГ на 6 лет, а затем в СтепЛАГ, где провела девять лет – и выжила, даже после восстания 54-го года, когда танками передавили почти всех заключенных, потом осталась в Никольском – небольшом поселке близ Джезказгана. В 59-м ей, реабилитированной, дали темную комнату в квартире, где и жила Ира. Раньше вся эта квартира принадлежала семье Владзиевских, но это когда было! Нателла Георгиевна полюбила Ирочку, они часто беседовали вечерами, чаевничая, лечили друг друга, со временем Ира обзавелась цветным телевизором «Радуга», и они вместе смотрели фигурное катание и старые довоенные фильмы; последние годы, когда Нателла совсем обезножела, Ира, а затем и Кока фактически обеспечивали ее всем необходимым и, главное, они привязались, а затем и полюбили ее, как и она их. Гордая, властная мудрая родственница Мдивани, не познавшая за всю свою долгую жизнь родственного или дружеского тепла, участия, сострадания или просто внимания, отогрелась в молодой семье своих соседей и приросла к ним. Так что была Высшая справедливость в том, что после кончины Нателлы ее комната перешла к Владзиевской. Впрочем, к воплощению этой справедливости приложили руки и Семен Бенцианович, и, особенно Сигизмунд Натанович. «Натаныч», хоть и был выдающимся историком, архивистом, библиографом и, главное, порядочнейшим человеком, но состоял в КПСС, и не просто состоял – в 20–30-х годах многих его коллег – историков загоняли в партию, если приходила директивная разверстка, – он с гордостью считал себя членом ВКП(б), куда вступил еще на фронте в феврале 1917 года и, как он подчеркивал, по убеждению – эти убеждения, несмотря на все разочарования, он сохранил по сей день. В 20-х годах он был старшим архивистом Петроградского историко-революционного архива, принимал участие в издании трудов Ленина, публиковался в журналах «Красный архив», «Каторга и ссылка», «Красная летопись», много лет профессорствовал в университете и Педагогическом институте, по случайности не был репрессирован, короче говоря, за эти годы сотрудничал со многими видными партийными и государственными функционерами и воспитал огромное количество учеников; некоторые из них успешно пошли во власть. Вот к ним он и обратился не только с письменным ходатайством о предоставлении дополнительной площади ответственной квартиросъемщице И. Вл-ой – «талантливому многообещающему ученому для плодотворной научной деятельности», но и не поленился обзвонить многих из них, обратившись с личной просьбой. Помимо этого, на комнату Нателлы Георгиевны никто особенно не претендовал, ибо была комната темная – два ее окна выходили в узкий колодец и упирались в глухую стену. Да и форма у комнаты была какая-то странная в виде трапеции. Так что в результате долгих и бессмысленных мытарств комната досталась Ире, и было теперь у них две комнаты – столовая и спальня. Они легко раскрыли забитую фанерой дверь между комнатами, заново их обклеили, получилось чудно, а то, что вторая комната была темная, так это и к лучшему: спальня не должна быть очень светлой. Особенно летом, в белые ночи… Если учесть, что третий сосед по квартире – инженер Лунц Казимир Леопольдович – большую часть времени проживал у дочки, нянча своих внуков, то получалась у них почти отдельная квартира. Они даже планировали в кухне отгородить помещение для ванны, или хотя бы для душа.
В-третьих, Кока подписал договор с «Детгизом» на новый перевод трех сказок Гауфа. Причем, не только подписал, но и получил задаток. Но самая главная радостная для Коки новость, связанная, кстати, с тем же Гауфом, состояла в том, что он получил долгожданный, подробный (и, что скрывать, лестный) отзыв на свое исследование романа «Mitteilungen aus den Memoiren des Satan» («Странички мемуаров сатаны»). Не просто отзыв, а отзыв самого Лотмана. И приглашение приехать в Тарту для личной (!) беседы. Большего авторитета для Коки не было, как и не было предела его гордости и радости, которые, впрочем, он тщательно скрывал.
Наконец, в-четвертых… В-четвертых, было, пожалуй, счастье, а не какая-то радость. Об этом счастье они с Ирой пока старались не говорить, чтобы не сглазить – один раз, летом, в прошлом году в Крыму уже была мнимая тревога –
Это был хороший вечер. Бо́льшую часть аванса за Гауфа они отложили на книжку, но кое-что оставили, поэтому на столе была бутылка «Арарата», бутылка «Гурджаани», Ира достала и отварила язык – язык с хреном был для Коки деликатес № 1, – цыпленок табака и дары, далеко не бесплатные, Кузнечного рынка: сулугуни, капуста по-гурийски и травы – петрушка, кинза, базилик, эстрагон, лук-порей. Ира, естественно, по случаю надвигающегося события лишь пригубила «Гурджаани», но Кока с удовольствием выпил коньяка, раскраснелся, чуть опьянел и был тихо счастлив. Они говорили о Гауфе, Нателле Георгиевне, слякоти на улице, потом Ира примерила свою новую шубу, вернее не шубу, а длинное, в пол, пальто клеенчатого материала с подстегнутой теплой меховой подкладкой – это пальто-шубу привезли из Финляндии, и ей удалось купить его за сносные деньги – спасибо авансу Коки! Пальто было изысканно-элегантно, невесомо, добротно. Возможность продемонстрировать немыслимую обновку коллегам и жене Синельникова примирила ее с необходимостью идти на эту несчастную защиту.
«Женщина есть женщина», – благодушно размышлял Кока, тихонечко подремывая на диване, не забывая выказывать свое восхищение уровню легкой промышленности братской Финляндии. «Он совсем замотался», – думала Ира, прислушиваясь к себе и любовно разглаживая шелковый мех шубы. В голове крутилось: «На крови невинного младенца замесил свою династию Филарет, и отметила эта кровь весь ее трехсотлетний путь, и отозвалась в подвале ипатьевского дома кровью таких же невинных отроков».
Ницше говорил: евреи самый роковой народ во всемирной истории; они извратили человечество так, что ныне христианин чувствует себя антииудеем, не понимая, что он – естественный логический вывод иудейства. Если отбросить юдофобский и, шире, антихристианский пафос автора «По ту сторону добра и зла», то он прав. Прав потому, что справедливо рассматривает иудео-христанство, в неразрывном единстве. Поэтому, кстати, клеймо «антисемита» припечатано к нему несправедливо. Да, у него много юдофобских пассажей: евреи, – например, – поставленные перед вопросом «быть или не быть», с внушающим ужас сознанием предпочли «быть» любой ценой, и этой ценой явилось радикальное извращение природы, реальности, внутреннего и внешнего мира. Но есть и оппозиция: евреи – народ, у которого по нашей вине была самая трагическая, страшная история, народ, давший самый совершенный тип мудреца (Спинозу). Или: в самые мрачные периоды европейской истории именно еврейские мыслители, ученые и врачи держали знамя просвещения и интеллектуальной независимости, охраняя тем самым Европу от азиатской грозовой тучи. Не говоря уже о его призывах изгнать из Германии «антисемитских горлопанов». Более того, он писал, что из всех живущих в Европе рас, евреи – самая сильная, жизнестойкая и чистая, и что в будущей смешанной европейской расе евреи – весьма пригодный и желательный ингредиент. Мнимый или зачаточный антисемитизм Ницше был раздут его сестрой Элизабет Ферстер-Ницше, с которой Фридрих порвал все отношения, как и с Вагнером, который был действительно ярым антисемитом. Антиеврейство Ницше – продолжение его антихристианства. В этом он целостен и логичен.
Почему ему категорически неприемлемо иудео-христианство – другой отдельный вопрос. Кратко: христианско-иудейские добродетели, по Ницше, есть преступление перед человечеством, потому что они принесли в мир порчу, ослабив, минимизировав волю избранного меньшинства к власти, они обесценили различия между элитой – создательницей духовных ценностей и плебсом, дав возможность слабым сравняться или даже превзойти избранных в своем социальном статусе.
Одна из доминант системы ценностей Ницше: эволюция и борьба за выживание есть воля к власти. Власть же основана на силе, сокрушающей другие силы. Посему тезис «падающего толкни» не есть примитивный призыв отвергнуть ближнего, отказать в помощи, но дать возможность ему дойти до той крайней черты, после которой только инстинкты самовыживания дают возможность возродиться. Если такого инстинкта нет – гибель – закономерная и заслуженная. «То, что не убивает, делает сильнее». Поэтому его – Ницше – морали враждебно иудео-христианство, в силу объединяющих их принципов, основанных на культе добра, сострадания, равенства, покаяния и прощения, непричинения зла.
Однако главное в том, что он маркировал целостность, взаимозависимость, взаимопроникновение двух мировых религий. Знаменательно, что тезис о генетической связи между иудаизмом и христианством Ницше сформулировал именно тогда, когда в христианском мире окончательно вызрел расовый антисемитизм, и немецкий выкрест-полукровка Вильгельм Марр изобрел сам термин.
По сути же: « Не подумайте, что Я пришел упразднить Закон или Пророков. Я пришел не упразднить, но исполнить » (Мф. 5, 17). И главными Заповедями Торы для Него, никогда не упраздняемые, но исполняемые, были « Шма, Исраэль » – « Слушая Израэль: Господь, Бог наш, Господь един есть» (Вт. 6, 4) – и « возлюби ближнего, как самого себя». Будучи иудеем, он принадлежал Традиции и Священному Писанию, и к Ветхому Завету неизменно обращался Он, и краеугольные камни Его Завета – возлюби Господа всем сердцем – из Второзакония (6, 5) и ближнего своего – из Книги Левит (19, 18): «И спросил один из них, законник, искушая Его: Учитель, какая заповедь большая в Законе? Он же сказал ему: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душою твоей и всем разумом твоим»: это большая и первая заповедь. Вторая подобна ей: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя». (Мф. 22, 35–39). Идея церковного ритуала (то есть собрания верующих для молитвы, чтения Писания и проповеди) также опирается, на синагогальное богослужение. И таинство крещения восходит к микве и, частично, к обрезанию. И создал Он священнодействия Евхаристии, основанное на предании о последней – пасхальной трапезе Иисуса с учениками (Тайная вечеря) и включающее традиционные еврейские элементы – преломляемый хлеб и чашу вина.