Абрикосовая косточка. — Назову тебя Юркой!
Шрифт:
— С женой прожил восемь лет, теперь вру.
— Не ври. Скажи правду.
— Тебе легче, — сказал он.
— Почему?
— Ты не врёшь.
— Я не умею врать. Это унизительно. Мне легче?.. Ты уверен?
— Прости! Тебе хуже…
— Может, прекратим эту торговлю? Плохо, когда люди начинают считать, кому хуже. Мне хорошо… У меня есть ты. И я счастлива.
— И я тебя
— Хочешь, — пошутила я, — переезжай к нам. Потесним бабок. Поставим раскладушку.
Костя усмехнулся.
— Кира, одна из твоих бабушек — старый член партии? — спросил он через некоторое время.
— Паля.
— Почему ей не дали квартиру?
— Это её надо спросить…
Неожиданно Костя выпустил мою руку и отстал на несколько шагов. Навстречу шла женщина… Она близоруко сощурила глаза, бесцеремонно оглядела меня, потом сладко улыбнулась и поздоровалась с Костей:
— Здравствуйте, товарищ Бурдаков!
Стыдно! Очень! Как ведро помоев вылила.
— Знакомая! — догнал меня Костя. — Теперь пойдут разговоры… Всё у меня получается не как у людей.
— Никогда не говори этой фразы: «Не как у людей», — вырвалось у меня. — Да плевать я хотела на этих людей с третьего этажа!
— На простого советского человека? — попытался шутить Костя.
— Нет, на этих вот близоруких. Почему мы, сильные, свободные люди, отдали на откуп Мариваннам право диктовать нам мораль? Я люблю тебя. Я готова с тобой куда угодно. Я не хочу отнимать тебя у жены. Но ты ведь говоришь, что уйдёшь независимо от меня. Вообще с ней не можешь. Не любишь. Что без меня не можешь. Почему мы не щадим нашего чувства, а больше всего боимся, как бы Мариванна не сказала Татьянпетровне, что вот мы… любим друг друга, не как она своего мужа? Да Герцен и Огарёв… Они любили одну женщину и были настоящими людьми. А в революцию… Моя бабка не испугалась церкви, ничего не испугалась, стала женой простого матроса, родила двоих детей. И верна ему всю жизнь. В церкви их не повенчали, понимаешь. Соседей на свадьбу не пригласили. Да разве в этом дело? Можно в загсе расписаться, на людях сюсюкать, а жить…
— Кира, не я же эти нормы поведения придумал! — стал оправдываться Костя.
У него морщится лоб, опускаются плечи.
— Но тебя эти нормы даже не возмущают… Ты смирный.
Мы идём вдоль Фонтанки к Инженерному замку, мимо цирка… Каждый думает о своём.
Потом мы расстаёмся. Он едет покупать обои — жена просила купить. Я в самом ужасном настроении иду в Публичку. Забираюсь на третий этаж в отдел иностранной литературы, там у меня заказана статья Винера на английском языке. Сажусь переводить статью. Винер — один из ведущих учёных по кибернетике.
Статья интересная. Читаешь — и дух захватывает. Я ещё не так хорошо знаю английский, чтобы читать без словаря, но пишет Винер здорово, времени не жалко. Оказывается, на повестке дня кибернетики стоит фантастическая задача — создание у электронных машин таких устройств, которые бы заключали в себе информацию эмоций. То есть создание машин, умеющих чувствовать. Невероятная вещь! Страшно даже становится. В голову лезет чепуха… На счётной машине работает девушка. Красивая, с мягкими
Кто-то садится рядом за стол. Вначале я не обратила внимания, потом посмотрела… Это Вовка. Пришёл!
— Ой, Вовка! — схватилась я за голову. — Забыла про театр. Опоздали, да?
Вовка молча показал на часы. На часах десять.
— Извини! Зачиталась. Откуда узнал, что я здесь?
— Так… — улыбается он счастливо. — Я всё знаю. Где же тебе ещё быть…
«Милый мой ребёнок, — думаю я. — Ты «всё» знаешь… Ничего ты не знаешь. Если бы знал, наверное, не стал бы разыскивать меня по залам».
КОСТЯ УЕЗЖАЕТ В МОСКВУ
Взрослым становишься неожиданно. Тебя учат, наставляют, но ты делаешь по-своему, потому что знаешь: что бы ни натворил — простят; поругают и простят, какой с тебя спрос… И вдруг приходится расплачиваться за свои поступки полной мерой, без скидок на «я не знал, что так получится», потому что ты давно уже стал «большой, а ума нет».
Совсем недавно я назначала свидания, а потом мы с Римкой подсматривали из подъезда дома, придёт или не придёт легковерный мальчишка, гадали — на сколько минут хватит терпения. Было весело, и казалось необычно остроумной шуткой заставить человека простоять под фонарем битый час.
Записочки в школе… На первом курсе скептические рассуждения: «Любви нет… Тургенев устарел».
Но она пришла… И рада бы я поиграть, посмотреть из подъезда на легковерного парня… Посмотреть… Ходишь как в тумане и первый раз в жизни пьёшь валерьяновые капли. И не знаешь — счастье ли тебе привалило несказанное или горе без конца и края. И не думаешь о том, любишь, не любишь, только мучаешься — зачем не порвала сразу то, что можно было порвать. Зачем всё это? А подумаешь так и испугаешься: что я говорю? Я же не могу без него жить! И вообще разве я жила раньше без него? Глупость сплошная… В куклы играла. Девчонкой была.
Костя задержался… Я истоптала снег возле нашей скамейки, сломала ветку и поймала себя на том, что пишу на снегу его имя. Помню, в восьмом классе мы считали банальным, что пушкинская Татьяна писала на заиндевелом стекле «заветный вензель «О» да «Е».
Костя прибежал оживлённый, обнял меня.
— Кирочка, милая, — прижался он щекой, — в Москву посылают…
— Тебя?
— Выставку японской графики должны открыть.
— А как же я?
— Не на фронт еду. По работе… Это для нас нужно. Скорее диссертацию защищу, руки развяжутся.
— Ну зачем мне твоя диссертация! Да будь ты кем угодно…
Конечно, я говорила ерунду. Мне-то диссертация, действительно, будет или не будет — безразлично. Но это была его работа, он жил ею, а я жила им… Было больно, что он такой радостный.
— Надолго едешь? — с тревогой спросила я.
— Еще не знаю. Заболел переводчик.
— Взял бы и отказался!
— Мне не хочется ехать. И хочется… Интересно. Ты бы на моем месте отказалась?
— Пожалуй… Не знаю. Когда едешь?
— Лечу… Билеты домой принесут, на автобус — и в аэропорт…