Абсурд и вокруг: сборник статей
Шрифт:
Е. Строганова в статье «Из ранних лет Хармса» приводит надпись на обложке дневника И. Ювачева на иврите, которую прочитывает как «мир и любовь», слова, по мнению исследовательницы, объясняющие происхождение псевдонима [486] .
Однако толкование это упрощенно и неточно. На титульном листе дневника Ювачева-отца за январь 1890 — сентябрь 1892 г., хранящегося в Государственном архиве Тверской области (ф. 911, оп. 1, ед. хр. 4, тетр. 20), слова «shalom ve ahava» (мир и любовь) приведены скорее в качестве главного тезиса системы воззрений, изложенной в дневнике, а ниже, под датами значится приведенное на иврите имя, которое прочитывается как Йоханан Бен-Поломили, с некоторой оговоркой, как Йоханан Бен Павлом.В этом последнем варианте оно выступает как подобранный Ювачевым ивритский фонетический эквивалент русского имени Иван Павлович ( Йоханан Бен Павлом — Иван сын Павла).Имя на иврите несет функцию тайного мистического знака автора дневника, а псевдоним Миролюбовявляется его русской маской. Некоторая аналогия в выборе основного
486
Строганова 1994: 75. Автор приводит надпись на иврите на обложке одного из дневников, сделанную рукой И. П. Ювачева, но, к сожалению, оба слова в указанной журнальной публикации содержат ошибки, что искажает их смысл.
Обращение к изучению древнееврейского и каббалы могло быть объединено для Хармса все той же фигурой пророка Даниила. Известно, что название главной книги каббалы Зоар (Сияние) взято из книги Даниэля: «И разумеющие воссияют как сияние (зоар) небосвода, а приводящие к праведности многих как звезды в вечности века» (Даниэль 12 3). Кроме того, согласно преданию, с которым Хармс мог познакомиться в книге Папюса, «каббала, утраченная евреями в период вавилонского пленения, сохранилась в халдейской академии и была передана Ездре главой магов — великим пророком Даниилом» [487] .
487
Папюс 1992: 6.
На знаковом уровне обращение Хармса к древнееврейскому определялось высокими религиозными коннотациями этого языка, а также его неограниченными возможностями буквенного и семантического варьирования. Несомненно, что для Хармса древнееврейский был интересен еще и как консонантный язык, усложняющий поиски правильного прочтения слова. Хармс знал из каббалы, что магическая сила слова может быть реализована только при правильном его произнесении.
На консонантное происхождение псевдонима указывает необычная для русского, но естественная для иврита последовательность в имени трех согласных р-м-с.В первом же слоге — — ха-узнается детерминантный префикс ha-,определяемый каббалой как звук до звука, означающий «саму возможность звучания» [488] и соответствующий определенному артиклю в западноевропейских языках. Найденный язык псевдонима, иврит, обнаруживает слово, выбранное Хармсом, — haremez, что в переводе означает «намек», «аллегория». Детерминантный префикс ha-тут обязателен, ибо слово сочетается с предшествующим ему именем собственным, и псевдоним можно перевести как «Даниил намек (-аллегория)». Три согласные Рейш(Reish), Мем(Mem) и Заин(Zain) образуют корень. Хармс записывает слово в русской орфографии и по принципу материального произношения, поэтому зв его варианте записи превращается в с.Это объясняется закономерностями фонетики русского у согласно которым в финальной позиции звонкий звук оглушается. Фонетическая реализация слова вообще характерна для поэтики Хармса. Так возникают в его текстах такие слова как скасска, салома, тапор, итти, буттоидр. Однако материальное произношение меняет смысл слова на иврите, и оно получает неожиданное и нежелательное для носителя семантическое наполнение, которое, должно быть, и имел в виду отец писателя. Корень remes,но уже с буквой sameh, несет идею унижения и гибели; так, производное от него слово nirmas означает «быть затоптанным».
488
Зоар 1994: 313.
Одним из распространенных приемов шифровки смысла у Хармса является палиндром. Палиндром в случае иврита, языка с направлением чтения справа налево, приобретает дополнительные художественные возможности, и Хармс мастерски использует их в случае с псевдонимом. Выбранное слово на иврите и записанное в русской орфографии обнаруживает новый смысл, когда прочитывается согласно правилу иврита. Палиндромный вариант слова remez — zamar.певец, исполнитель, играющий на инструментах, образ, соотносимый в европейской культуре с Орфеем. Маркирование определенности осуществляется тут посредством префикса, псевдоним переводится как Даниил певец.
Косвенное подтверждение предлагаемого прочтения псевдонима обнаруживается в записных книжках Хармса. У записи есть предыстория. В тексте «Чинари», составленном из нескольких вариантов записей 1950–1970 годов, Друскин пишет, что Липавский ввел термин «вестник» как имя для существа из воображаемого соседнего мира (букв, перевод греч. "a «ангел»).
Но с Ангелами вестники не имеют ничего общего. Вестники именно существа из воображаемого мира, с которыми у нас, может быть, есть что-то общее, может быть, они даже смертны, как и мы, и в то же время они сильно отличаются от нас (…) Возможно, что вестниками из неизвестного нам соседнего мира являются и четыре действующих лица из произведения Введенского «Четыре описания» (1931). Их имена: Зумир, Кумир, Тумир и Чумир. Они выслушивают «смерти описания… от умирающих умов». Умирающих тоже четыре (…)
Вскоре после разговора с Липавским о вестниках мне внезапно представился такой отдаленный от нас и в то же время чем-то близкий нам соседний мир вестников. Я записал то, что увидел, — это стало заключительной частью небольшой философской или философо-поэтической работы «Вестники и их разговоры». После чтения было обсуждение. Интереснее всех говорил Хармс. Через сорок лет в одной из записных книжек Д. И. я прочел: «Друскин читал Вестников. Я — вестник». При обсуждении
489
Друскин 1997: 61–62.
Признание Хармса понимается благодаря смысловой расшифровке его псевдонима. Один из таинственных героев Введенского, возможный вестник, носит имя Зумир, т. е., в другой огласовке, слово zamar«певец!»
Таким образом, справа налево псевдоним прочитывается как предназначение носителя имени, zamar-певец, слева направо — как форма его воплощения: remez-намек-аллегория.Оба смысла реализуются в семантическом поле первого имени и соответствуют двойной роли ветхозаветного Даниила, который в первой части книги толкует таинственные божественные намеки, адресованные другим, и во второй выступает певцом собственных видений. Это отражено и в смене лица повествователя. Книга Даниила распадается на две примерно равные по объему части, первая (гл. 1–6) представляет повествование в третьем лице об испытаниях Даниила и отроков и толкованиях Даниила, вторая (гл. 7-12) — рассказ об апокалиптических видениях Даниила — изложена в основном от первого лица.
Слово ha-remez,выбранное писателем в качестве псевдонима, обладает важными религиозно-философскими коннотациями. Remez— один из четырех уровней толкования Священного Писания, которое на иврите называется pardes. Pardesскрывает игру слов, широко распространенную в гебраист ской литературе. Слово представляет аббревиатуру четырех форм экзегезы: pshat—буквальное понимание, remez— аллегорическое, drash—форма обязательных правил и sod—апагогическое и одновременно означает Рай. Известно, что около 1290 года Моиз де Леон, которому приписывают авторство Зоара, написал под таким названием книгу, сегодня утерянную [490] . Игра слов отсылает к известной истории из Талмуда, из трактата Hagiga, в которой рассказывается, как четыре мудреца, мистики II в. Бен Аззай, Бен Зома, Ахер и рабби Акива, вошли в Pardes. Проникновение четырех мудрецов в Pardes понимается каббалистами как погружение в мистическое созерцание смыслов Торы. Бен Аззай всмотрелся и умер. Бен Зома утратил рассудок. Ахер впал в ересь. И только рабби Акива, великий таннай, герой Аггады, вышел невредимым.
490
Scholem 1996:69.
Примечательна таинственная фраза в книжке Хармса: «Рабби-бен-Акива — встретил самого себя» [491] . Лаконичная запись обнаруживает увлечение Хармса профетической каббалой, в свете которой он интерпретирует фигуру Рабби Акивы. Еще Маймонид определял пророчество как единение человеческого и Божественного разума. Однако в каббале учение о пророческом экстазе восходит к одной из самых ярких фигур в еврейской средневековой мистике — Аврааму Абулафии [492] . Абулафия разрабатывает систему медитации, построенную на принципе комбинирования букв. Достигнув высшего состояния, человек и Тора образуют единство. Однако содержание экстаза в профетической каббале, как пишет Г. Шолем, «определяется ее приверженцами посредством (…) необычного термина. Оно предполагает, что в пророческом трансе человек сталкивается со своим собственным Я, которое противостоит ему и вступает в диалог с ним» [493] .
491
Хармс 2002, I: 99 (записная кн. 8, л. 15).
492
Idel 1989; Сират 2003:391–397.
493
Шолем 1993:199.
Как известно, в иудаизме Тора понимается одновременно как экзотерический и эзотерический текст. В эзотерической интерпретации, согласно Шолему, различаются две основные формы: аллегорическая и мистическая. Аллегорический подход Шолем приписывает философам, символическое понимание религии — мистикам, однако это деление условно. По мнению ученого, аллегория рассматривается большинством каббалистов как законный инструмент изучения Торы.
Так, автор Зоара, которого несомненно привлекало мистическое и символическое описание божественного мира, не исключает аллегорических интерпретаций отдельных фрагментов Библии [494] .
494
Scholem 1996:66.
В одном из пассажей книги Зоар (III 202а) уровни интерпретации Священного Текста представлены как части живого организма Торы. A terminus technicus для аллегории служит слово из средневекового иврита remez.Вполне допустимо, что Хармс заимствует свой псевдоним непосредственно из книги Зоар, которую внимательно изучал.
В иудаизме, однако, уровни экзегезы сосуществуют и дополняют друг друга. Их взаимоисключение, узнаваемое у Хармса, характерно для литературной техники. Так, Данте, который одним из первых стремился распространить многосмысловое толкование на светскую поэзию, следуя за богословской традицией, приписывал аллегорическому и четвертому, апагогическому (сверхсмыслу) толкованию связь с вечностью. В «Пире» (II, I, 3) он отмечал, что применение аллегорического толкования аннулирует первый, буквальный смысл, превращает его в фикцию, бессмыслицу. Замечание легко прилагается к текстам Хармса, которые на буквальном уровне воспринимаются как бессмыслица, а при отказе от буквального прочтения обретают форму аллегории.