Абу Нувас

Шидфар Бетси Яковлевна

— Это вода потопа, обновившего мир. Может быть, ты обновишься и избавишься от своей скупости, — приговаривал Хали.

— Нет, это те воды, которыми Аллах оживляет всякий злак и выводит из мертвого живое, — бормотал Ибн Дая.

— Это воды, созданные во второй день творения, как говорят христиане и иудеи.

— Нет, это райский источник Сальсабиль!

— Это живая вода вечности, которую праведник Раккаши вкусил на этом свете!

— Это пот грешников, смешанный со сладостью Божественного милосердия!

— Нет, это слезы праведников, взирающих на

ваше беспутство!

— Вы смеетесь, — пробормотал рассерженный Раккаши, вытираясь чьим-то сброшенным кафтаном. — А ведь за каждое из таких слов можно поплатиться спиной или головой.

— Ну, некоторых голов не жалко, — насмешливо сказал Хали. — Трус может прожить и без головы, если у него гибкая спина. Не бойся, Раккаши, нас не слышит никто чужой, среди нас нет ни лицемеров, ни доносчиков. А если меня спросят, то я, хоть и не люблю философов и прочих ученых мужей, скажу, что правы дахриты, говорящие, что мир вечен и не создан творцом, ибо для того, чтобы создать такой глупый мир, надо быть глупцом, но вряд ли глупое божество смогло бы вообще создать что-нибудь, кроме глупости, а ведь на свете есть еще и хорошее вино.

— Да, — подтвердил Хасан. — Дахриты, без сомнения, правы, и я считаю, что не существует ни ада, ни рая, хотя хорошо было бы поверить в рай и стать праведником без всяких трудов.

— Нет, вы ошибаетесь, — возразил Ибн Дая. — Кто-то должен был создать мир!

— И тебя, его украшение! — вставил Хасан.

— И меня, — серьезно сказал Ибн Дая. — Не зря же мы живем, нами движет чья-то воля!

— Ты, наверное, джабарит!

— Нет, я не считаю, как они, что у меня нет воли. Моя воля свободна, но должна же быть причина всех вещей.

— Вот причина всех вещей, — достал Хали из кошелька блестящий дирхем и бросил его в чашу. — Давайте выпьем за то, чтобы не иссякали причины нашей жизни и нашего благоденствия! Пусть ханжи славят Аллаха, а мы будем славить вино и любовь. Абу Али, скажи нам стихи про это розовое вино.

Хасан взял в руку кубок. Напиток просвечивал сквозь стекло цветом расцветающей розы, по краям пузырилась легкая пена. Он немного подумал и стал читать:

— Не оплакивай Лейлу, не радуйся лику Хинд — Выпей, глядя на розы, красное как роза, вино!

Когда он кончил, раздались одобрительные возгласы. Хали обнял Хасана и поцеловал в лоб, а молодой басриец, Абу Хиффан, не сказавший до этого ни слова, вдруг с набожным видом встал на колени и поклонился Хасану. На него посмотрели сначала с удивлением, потом все расхохотались, а он бормотал:

— О Абу Али, нет тебе подобного, да буду я жертвой за тебя! Возьми меня в ученики, и я буду твоим слугой и рабом!

— Ты пьян, молодец, — смущенно сказал Хасан.

— Нет, я трезв, клянусь жизнью, я еще никогда не пил вина, моя матушка запрещала мне, но теперь, когда я услышал тебя, ты заменил мне отца и мать!

— Хорошо, хорошо, — успокоил его Хасан, видя, что юноша сейчас заплачет. — Я возьму тебя в ученики, если

у меня самого будет, чем прокормиться.

Еще долго спорили о том, кто совершеннее — Набига или Зухейр, какая рифма благозвучнее, кто лучше — древние или новые поэты, вспоминали знаменитые шутки Абу Муаза, приводили случаи кражи отдельных выражений и целых стихов, о чем Абу Муаз сказал:

— Если Али скажет хорошие стихи, Кричите: «Молодец, Башшар!»

Наконец спорщики устали. Хасан принес все циновки и одеяла, какие нашлись у него, одолжил несколько циновок у хозяина, и стал стелить гостям.

Неожиданно с улицы донесся топот и звон оружия. Судя по шуму, проскакал большой отряд, Что-то грохнуло — видно, с уличных рогаток сняли цепи, чтобы пропустить всадников.

Хали вдруг вскочил и стал искать свой плащ. Его друзья недоуменно переглянулись: «Так поздно, куда?»

— Я пойду узнаю, — бормотал он.

— Куда ты пойдешь ночью? — удерживал его Хасан. — Тебя схватят, оставайся у меня!

— Нет, я должен узнать, видно, случилось что-то важное!

Накинув чей-то плащ, Хали вырвался из его рук и выбежал за дверь. Хасан осторожно пошел за ним.

Проскакал еще один отряд. Хасан услышал голос Хали, окликнувшего предводителя. Он на ходу, не останавливая коня, крикнул что-то в ответ. Хасан не успел даже спуститься с лестницы, как столкнулся с возвращающимся другом.

— Мы можем спокойно спать, — сказал он с какой-то торжественностью в голосе. — Я говорил, что нынешний халиф не проживет долго.

— Убили?! — не подумав, крикнул Хасан.

— Тихо, — зажал ему рот Хали, — никто еще не знает об этом, надо, чтобы Харун без помех прибыл во дворец и принял присягу.

— Как это случилось? — шепотом спросил Хасан.

— Халиса подослала нескольких своих невольниц — у нее есть чернокожие женщины, ростом и силой превосходящие стражников халифа. Они проникли в покои Мусы ночью, когда он спал, и задушили его подушками.

— Ну что же, посмотрим, каков будет новый повелитель правоверных, Харун ар-Рашид.

Книга III

XVII

Он спит в шатре в кочевье Аштара. Вдруг налетает буйная степная гроза, молнии полосуют небо сквозь мутные потоки дождя. Вода проникает в шатер, заливает его с головой, холодная дождевая вода. Она несет каких-то страшных зубастых рыб, их челюсти вцепляются в бока, живот, голову и начинают грызть, грызть, прогрызают кости. Тело становится дырявым, сквозь дыры проникает боль. Потом рыбы уплывают, и Хасан видит себя на Мирбаде. Кругом кресты, колья, на них торчат отрубленные головы. Он узнает свою голову. На ней надет красный колпак. Голова подмигивает ему и смеется. Появляется стражник и толкает его копьем в бок: «Это твоя голова, полезай к ней на крест!» Хасан падает, а стражник кричит ему: «Вставай, еретик, вставай!»