Адаптация
Шрифт:
— Ваше высокоблагородие… позволите?
Дверь кабинета была полуоткрыта, но я все же постучал. Каратаева мои почти безупречные манеры, впрочем, не впечатлили. Он то ли все еще пребывал в отвратительном расположении духа, то ли действительно занимался чем-то важным. К примеру — пытался сообразить, где можно раздобыть десять тысяч имперских рублей, имея оклад чуть выше одной.
В год.
— Не позволю, — сердито буркнул Каратаев, откладывая телефон. — Вечерняя поверка через двадцать минут, курсант. Ступайте в расположение — наверняка ваше дело может подождать и до завтра.
— О нет. К сожалению, не может. —
— Что вы себе позволяете, курсант? — Каратаев отодвинул кресло от стола и начал подниматься. — Немедленно…
— Сядьте! — рявкнул я.
Как ни странно, сработало. Мои права и полномочия больше не подтверждались фельдмаршальскими жезлами на погонах — вместо них там красовалась одна-единственная лычка матроса первой статьи, однако командный голос я не утратил даже в новом теле. А сам Каратаев оказался из тех, кому удается вбить подчинение старшим чинам куда-то в спинной мозг, на уровень голых рефлексов. Такие всегда сначала выполняют приказ — и только потом начинают думать.
А значит, надо брать тепленьким… пока не начал.
— Это вопиющее нарушение дисциплины, — пробормотал он.
— Если это вопиющее нарушение, — Я шагнул вперед и оперся ладонями на стол, нависая над опешившим Каратаевым, — то что вы скажете о саботаже сборной Корпуса? Пытаться искалечить курсанта за неделю до соревнований… Господь милосердный, я и представить себе не могу хоть что-то более омерзительное!
Я зашел сразу с козырей — и попал. Точно в цель, в самое яблочко. Физрук дернулся, как от удара, и тут же принялся рыскать глазами по сторонам, будто выбирая маршрут для побега. Разумеется, он не спешил каяться, однако мне один только взгляд сообщил достаточно.
— К-какой саботаж? Что вы хотите сказать, господин курсант? — Каратаев попытался сделать удивленный вид, но, кажется, сам не слишком-то верил в свои актерские таланты. — Я представления не имею, о чем вы говорите! Никакого!
— Полагаю, что имеете, — усмехнулся я. — Лицедей из вас даже хуже, чем игрок в преферанс… Или чем вы развлекались, чтобы набрать долгов на несколько тысяч?
В приличном обществе упоминать о подобном считалось верхом бестактности, а иной раз даже становилось поводом для вызова на дуэль. Я лично знал около полудюжины сиятельных князей, которые проигрывались в пух и прах, однако продолжали считаться уважаемыми, достойными и даже состоятельными людьми. Кто-то изворачивался, закрывая финансовые трудности продажей родового достояния, кто-то тайком подворовывал из казны, кто-то даже находил мужество признать себя банкротом и стрелялся, однако лицо так или иначе сохраняли все. Высшее сословие умело хранить свои тайны, а отдать карточный долг считалось вопросом чести.
Но Каратаев к приличному обществу не относился — с того самого момента, как решил предать Корпус, чтобы хоть как-то увеличить шансы выиграть там, где раньше только терял свои жалкие копейки.
— Сколько вы поставили? И на кого?.. Неужели на павлонов? Или на Михайловское училище?.. — Я уселся прямо на стол и сделал вид, будто вспоминаю что-то. — О нет, конечно же. Пажеский корпус!
Каратаев снова дернулся. Да и вообще вел себя так, что даже ребенок бы понял: его высокоблагородие физрук имел глупость залезть в пушок не только рыльцем, но и обеими руками. А то и вообще целиком, и теперь ему оставалось
Стороннему зрителю мои театральные выкрутасы в духе Эркюля Пуаро наверняка показались бы забавными, как и сам «детектив», тайна которого не стоила и выеденного яйца. Однако Каратаев уж точно не мог в должной степени оценить иронию судьбы.
— Только наша сборная в этому году сильнее, не так ли? — продолжил я. — Даже без выбывшего Беридзе и остальных — и вы это знаете. Поэтому и решили подстраховаться, чтобы не потерять последние… Триста рублей? Пятьсот? Или, может, тысячу?.. — Я посмотрел Каратаеву прямо в глаза. — За сколько вы продали нас? Сколько стоит честь офицера?
Я сам не заметил, как начал злиться — теперь уже по-настоящему. За шесть с лишним десятков лет прошлой жизни мне не раз приходилось принимать непростые решения. И не всеми я мог гордиться — немало из них были неудачными, некоторые сомнительными, а кое-какие не просто подходили вплотную к границам морали и чести, а даже пересекали их… Нельзя влезть в политику, не замазавшись по уши в крови и других, куда менее благородных субстанциях.
Но если для меня еще и оставалось что-то незыблемое и вечное, так это слово офицера и честь его мундира, и их я бы не предал ни за золотые горы, ни под прицелом пулеметов. И неважно, какие именно знаки отличия блестят на погонах — достоинство нельзя купить даже за все деньги мира.
Каратаев оценил свое куда дешевле — и уже поэтому расстался с ним раз и навсегда.
— Ты… вы не посмеете, — едва слышно выдавил он. — Мое слово против вашего, и…
— Ваше слово не стоит и ломаного гроша! — Я возвысил голос и загремел, будто забивая гвозди в крышку гроба. — Вы картежник, предатель, трус, и, возможно, к тому же еще и вор. За этой дверью меня ждут люди, которые с радостью подтвердят, что ваши выходки уже не первый раз могли стоить им здоровья, спортивных результатов или даже карьеры в императорском флоте.
— Все это просто слова. — Каратаев сложил руки на груди и нахохлился, как замерзший воробей. — И их еще нужно доказать!
— Я так не думаю. — Я пожал плечами. — Если уж дело дойдет до разбирательств, покровители Корпуса скорее поверят собственным сыновьям и внукам, чем человеку с огромными долгами. И вряд ли его сиятельство Георгий Андреевич будет настолько глуп, чтобы выгораживать предателя… Ради талантливого офицера и преподавателя он, пожалуй, еще мог бы постараться и рискнуть должностью, — ухмыльнулся. — Но вы, сударь, не являетесь ни тем, ни другим.
— Значит, станете жаловаться? — Каратаев неуклюже попытался изобразить презрение. — Ваши товарищи по сборной наверняка пожелают узнать, что…
— Не пожелают. И если даже вы каким-то чудом сможете найти идиота, который попытается покалечить меня в ринге, я сломаю и его. И тогда вы отправитесь под трибунал… Впрочем, если уж мы никак не можем найти общий язык, — Я вскочил со стола и шагнул к двери, — то я, пожалуй, отправлюсь прямиком к начальнику Корпуса.
Аргументы у меня были… скажем так, на троечку. Из спортсменов сборной всерьез лезть в грызню с офицером Корпуса посмели бы от силы человек пять, а полностью я был уверен разве что в Медведе с Камбулатом. И продемонстрируй Каратаев хоть немногим больше характера и упрямства, мой кавалерийский наскок вполне мог бы закончиться пшиком.