Адмирал Колчак. Жизнь, подвиг, память
Шрифт:
Вопрос не так прост, как может показаться на первый взгляд. По отношению к местному самоуправлению или организации промышленности «либерализм» Колчака и его кабинета представляется не слабостью или непониманием серьезности обстановки, а принципиальным выбором, ставкой именно на то, что свободные народные силы самою этой свободой будут противостоять наступлению большевицкого государства и дезорганизующим тенденциям по эту сторону фронта. Надеждам не суждено было сбыться, но выбор Колчака из-за этого не должен быть ошельмован как слепота или слабоволие.
С другой стороны, подчас действительно кажется, что Российское Правительство не до конца понимало относительную важность рассматриваемых вопросов и тратило время, силы и средства на мероприятия, которые вполне могли быть отложены до конца войны. Вряд ли можно как-либо иначе
Оговоримся: сами по себе открытие Иркутского Государственного Университета (в составе историко-филологического и юридического факультетов, к которым в перспективе должны были добавиться физико-математический и медицинский) или Института исследования Сибири в Томске (Средне-Сибирское и Дальневосточное отделения, отделы: географический, бальнеологии и курортоведения, естественно-исторический, промышленно-технический, историко-этнографический и статистико-экономический) не могли бы встретить возражений. Однако сроки, в которые предполагалось разворачивание этих научных учреждений – постановление об Университете было принято 26 апреля, об Институте – 28 июня 1919 года, – в сопоставлении с картиной борьбы на фронте вызывают сомнения в их целесообразности для переживаемого момента. Трудно отвергнуть предположение, что сибирские патриоты, в том числе из состава Совета министров, поспешили воспользоваться пребыванием столицы в Омске для мероприятий, проводимых в местных сибирских интересах.
С другой стороны, работа интеллигенции в таких учреждениях была с государственной точки зрения, конечно, намного предпочтительнее, чем ее обращение к политиканству в составе земств или иных организаций, как мы знаем, нередко приобретавших в 1918–1919 годах явную «революционно-демократическую» окраску. Да и кроме этого тыловое население было охвачено комплексом мер, в которых и проявилась степень понимания Колчаком тотального характера войны.
Прежде всего, конечно, речь должна была идти о постановке в строй всех имевших военное образование. Этому был посвящен указ Верховного Правителя от 13 марта 1919 года, которым объявлялось о незамедлительной (в недельный срок) явке и постановке «на особый учет» «всех генералов, адмиралов, штаб– и обер-офицеров, почему-либо до сего времени не поступивших на военную или морскую службу, всех отставных генералов, адмиралов, штаб– и обер-офицеров, всех офицерских чинов, находящихся на службе вне военного и морского ведомств, а равно освобожденных от призыва или уволенных от военной службы за болезнями или освобожденных согласно “Временного Положения об изъятиях, отсрочках и льготах по отправлению воинской повинности”»; то же касалось «всех военных врачей, медицинских и ветеринарных, и военных чиновников подобных указанным для офицеров категорий». Кроме того, 4 марта и 3 апреля «все молодые интеллигентные силы страны были призваны в ряды войск для вооруженной борьбы с большевизмом», и ожидавшийся в связи с этим отток служащих из гражданских учреждений заставил прибегнуть к такой мере, как введение «всеобщей гражданской трудовой повинности».
Утвержденное Верховным Правителем постановление Совета министров от 6 мая 1919 года, «исходя из убеждения, что и на поприще службы гражданской и общественной каждый гражданин обязан в настоящий решительный час… отдать свои знания, силы и опыт великому делу возрождения Родины», устанавливало: «Всеобщая гражданская трудовая повинность заключается в обязательной службе в учреждениях правительственных, земских и городских», для чего «Российские граждане обоего пола интеллигентных профессий или технического образования в возрасте от 18 до 55 лет» подлежали учету и могли быть призваны «при возникновении надобности в обеспечении лицами интеллигентных профессий или технического образования учреждений правительственных, земских и городских и невозможности комплектования их иным способом», – и повинность эта не осталась пустым звуком.
Так, 11 июня «вследствие необходимости пополнения личного состава судебных учреждений» был объявлен призыв (по министерству юстиции) лиц обоего пола в возрасте от 21 до 55 лет, получивших юридическое
«В городах и крупных населенных пунктах, где введено военное положение, – гласило утвержденное адмиралом постановление Совета министров от 27 июня 1919 года, – привлечь, при недостатке милиции и наличного состава войск, мужское население в возрасте от 21 года до 45 лет к занятиям по ознакомлению с употреблением оружия для самоохраны и несения второстепенной караульной службы» («привлечение к отбыванию повинности по самоохране и караульной службе» предстояло в случае необходимости осуществлять военному министру по согласованию с министром внутренних дел). Эта мера имела целью не только мобилизовать тыловое население во всех отношениях, в том числе и в моральном, но и, в случае необходимости, высвободить последние резервы в виде запасных, комендантских и проч. частей. Разумеется, само осуществление такого призыва становилось тревожным симптомом, как, например, поздней осенью в сибирской столице, где Колчак указом от 2 ноября призвал «к несению караульной службы всех проживающих в г[ороде] Омске лиц мужского пола в возрасте от 18-ти до 35-ти лет включительно», за исключением железнодорожников, врачей, служащих почт и телеграфа, водопровода, «электрических сетей» и представителей некоторых других специальностей. Последняя мера оказалась неэффективной, но справедливость требует признать, что не более эффективными были и аналогичные действия, предпринимавшиеся большевиками. Апелляция к «сознательности» и «энтузиазму» масс вряд ли могла достигнуть успеха в России после двух с половиною лет смуты, когда энтузиазма у народа вообще поубавилось.
Общепринятая точка зрения, впрочем, скорее переоценивает пропаганду, агитацию и прочие методы стимулирования этого энтузиазма, в чем, как считается, «колчаковское государство» решительно проигрывало своим противникам. Последнее должно быть справедливым применительно к техническим возможностям Сибири и Дальнего Востока, и понятна невольная зависть, с которой обозревал Гинс привезенные с Юга России образцы тамошней пропагандистской продукции: «У нас в Сибири не было ни одной типографии, где бы можно было так удачно, во многих красках, выполнить агитационные плакаты, не было художников, чтобы рисовать такие карикатуры, столько журналистов, чтобы выпускать так газеты и книжки». Однако утверждать, будто пропаганда, адресованная как войскам, так и мирному населению, да и за линию фронта, была в пренебрежении у Верховного Правителя, – значит погрешить против истины.
Не все просто и в вопросе об эффективности пропаганды. Совершенно непонятно, к примеру, почему статьи и речи Ленина, написанные тяжелым и запутанным языком, «интеллигентские» в худшем значении этого слова, должны были производить большее впечатление, чем растиражированные газетами и листовками горячие воззвания адмирала Колчака:
«Крестьяне и солдаты.
Неужели вы еще можете верить большевистским смутьянам и обманщикам?
Неужели вы еще не видите, что враги народа, захватив власть, разграбили достояние крестьян и горожан, обездолили рабочих своими лукавыми обещаниями, привели всех нас к нищете и Родину нашу к гибели?
Я и мое Правительство заявили вам, что мы считаем справедливым и необходимым отдать всю землю трудящемуся народу.
Я это сказал, и весь мир слышал мои слова, теперь я повторяю это вам, крестьяне и солдаты, и я не отступлюсь от своих слов. Помните это твердо и не верьте обманщикам-большевикам.
Помните также, что необходимо скорее разбить те банды, которые в слепоте и темноте своей защищают народных комиссаров, забыв Бога и народ. Помогайте же нашей Армии, честно бьющейся за спасение России и народа.