Афган: русские на войне
Шрифт:
Генерал Варенников, самый высокопоставленный военный в Афганистане в то время, не разделял эту точку зрения. Кандидатуру Наджибуллы поддерживал и Крючков. Националистические взгляды Наджибуллы подрывали его способность убедить таджиков и другие народы в преимуществах политики национального примирения, и эта неспособность оказалась роковой во время последующей гражданской войны. Но других достойных кандидатов не было. Кроме того, большинство экспертов и тогда, и после соглашались с тем, что Наджибулла при всех своих недостатках обладал многими качествами лидера: способный, энергичный, открытый новому и умевший выступать на публике. Крючков и глава советского МИДа Шеварднадзе особенно активно поддерживали его в Москве и впоследствии весьма критически восприняли
Но каким бы умелым лидером ни был Наджибулла, реальная власть не в полной мере перешла в его руки. Раздутый штат советских советников (в 1986 году — две с половиной тысячи) мешал Наджибулле. «Опять все делаем сами, — сетовал Горбачев. — Наши только к этому приучены. Вяжут Наджиба по рукам и ногам». Горбачев ворчал, что советский посол Табеев ведет себя как генерал-губернатор, рассказывает Наджибулле, что это он сделал его генеральным секретарем{457}. В июле 1986 года Табеева отозвали. Но, несмотря на убежденность Горбачева в том, что афганцы должны принять на себя ответственность за собственную судьбу, даже он не мог устоять перед искушением управлять афганской политикой в ручном режиме. «Трудно строить новое здание из старого материала, — замечал Горбачев на заседании Политбюро. — Дай бог, [чтобы] не ошиблись в Наджибе».
Проблема состояла в том, что цели Наджибуллы были диаметрально противоположны целям русских. В его интересах было всеми правдами и неправдами оставить советские войска в стране. Ведь как иначе могло бы устоять его правительство, если силы мятежников крепли, а его — балансировали на грани исчезновения? Наджибулла соглашался с тем, что переговоры с оппозицией неизбежны: его политика национального примирения предполагала, что в правительство войдут умеренные оппозиционеры и муллы. Но он был твердо уверен, что НДПА должна сохранить ключевые политические и административные посты, в том числе Минобороны, МВД и госбезопасности. К тому же Наджибулла не желал сотрудничать с политиками-непуштунами. Все это не так уж отличалось от той политики, которую пытался реализовать Кармаль. Конечно, Наджибулла осуществлял ее энергичнее и охотнее старался привлечь на свою сторону командиров моджахедов. Но повстанцы относились к нему столь же подозрительно, как и к его предшественнику, и желающих принять протянутую им оливковую ветвь нашлось немного.
Впрочем, большинство русских уже не слишком волновал состав афганского правительства. Главным стала организация респектабельного прикрытия для ухода из страны, а попутно сокращение масштабов боевых действий и сведение к минимуму своих жертв{458}. Генералы были не слишком этому рады. Они вели войну, и ограничения, налагаемые на них теперь, шли вразрез с их инстинктами. Они делали то, что им было приказано, пусть и с огромным нежеланием. Но давние конфликты между армией, КГБ, партией и правительством, а также их представителями в Кабуле по-прежнему влияли на процесс вывода войск. Это порой порождало серьезные сомнения в его своевременности. Наджибулла умело играл на этих противоречиях.
В июле 1986 года Горбачев приказал вывести из Афганистана шесть полков. Это, как он объяснил Политбюро, покажет, что СССР не планирует оставаться в Афганистане и не «рвется к теплым морям», что слова у Советского Союза не расходятся с делом. Наджибулла должен был понять это и взять дело в собственные руки. По сути, решение Политбюро означало сокращение численности 40-й армии на пятнадцать тысяч человек. Но мир не признал эту заслугу Советского Союза, объявив этот шаг пропагандистским трюком{459}.
В ноябре 1986 года Горбачев снова поставил перед Политбюро вопрос: «Шесть лет уже воюем! Некоторые говорят: если так вести дела, она и двадцать, и тридцать лет может продолжаться… У людей возникает вопрос: мы что, там бесконечно будем сидеть? Или должны кончать эту войну? Иначе ведь опозоримся во
Военная ситуация все еще была совершенно неудовлетворительной. Советские войска не смогли закрыть афганскую границу. Мятежники сменили тактику и ушли в подполье. Ахромеев, ставший начальником Генштаба, повторял то, что многие говорили ему: «За семь лет в Афганистане не осталось квадратного километра, чтобы там не ступала нога советского солдата. Но стоит ему откуда-то уйти, как тут же приходит противник и восстанавливает все, как было. Мы проиграли борьбу. Афганский народ сейчас в большинстве идет за контрреволюционерами. Мы проморгали крестьянство, оно от революции ничего не получило, 8о% страны — в руках контрреволюционеров. И положение крестьян там лучше, чем на государственной территории».
Политбюро согласилось, что построение социализма в Афганистане на повестке уже не стоит и что следует вывести первую половину советских войск за год, вторую — еще за год, расширить политическую и социальную базу режима, а затем предоставить афганскому правительству самому решать судьбу страны. Горбачев предложил прямые переговоры с Пакистаном{460}.
Следующая дискуссия Политбюро на эту тему, состоявшаяся в январе 1987 года, проходила в угрюмой атмосфере. Становилось все более очевидно, что уйти с честью будет крайне трудно. Как заметил Горбачев, «можно выйти быстро, не думая ни о чем, и ссылаться на прежнее руководство, которое все затеяло. Но мы так не можем. Мы перед своим народом не отчитаемся. Миллион наших солдат прошел через Афганистан. [Ему доложили неверно — на самом деле около шестисот тысяч.] И, оказывается, все попусту. За что же людей положили?»
Шеварднадзе только что побывал в Кабуле. Он доложил, что традиционное расположение, которое афганцы испытывали к Советскому Союзу, улетучилось. Слишком много людей погибло: «То, что мы вошли туда, не зная абсолютно психологии людей, реального положения дел в стране, это факт. И все, что мы делали и делаем в Афганистане, несовместимо с моральным обликом нашей страны». Наджибулла производил достойное впечатление, но его база поддержки трещала по швам. Военная ситуация ухудшалась. Закрыть границу с Пакистаном не получалось. Эту войну нельзя было выиграть. Позднее Горбачев замечал, что в Польше, невзирая на идеологические опасения, СССР признал роль церкви, частное сельское хозяйство, политический плюрализм. Нужно было смотреть фактам в лицо. Лучше платить деньгами, чем человеческими жизнями.
В январе замминистра иностранных дел Анатолий Ковалев поехал в Пакистан на переговоры с президентом Зия-уль-Хаком. В феврале Горбачев вновь подчеркнул, насколько важно привлечь к переговорам американцев, и предложил пригласить Зия-уль-Хака на переговоры в Ташкент. Когда Громыко заявил, что альтернативы выводу войск нет, Горбачев резко ответил: «Есть альтернатива! Если мы введем, например, двести тысяч. Но тогда — крах всего нашего дела»{461}.
Политбюро снова собралось в мае 1987 года. На заседании присутствовали Варенников и высокопоставленные чиновники из Кабула. Они жаловались, что афганская армия разваливается, американцы и пакистанцы делают все, чтобы сорвать политику национального примирения, а Наджибулле не удается утвердиться в роли национального лидера. Ахромеев утверждал, что если Наджибулла станет центральным элементом новой политической конструкции, война никогда не кончится. Горбачев сказал, что никого другого у них нет. И если русские оставят его на произвол судьбы, их обвинят в предательстве: «И народу своему не объясним, зачем и почему. А в Афганистане, кто на стороне моджахедов, надолго запомнят, как мы их уничтожали, а те, кто с Наджибом, — что мы всех одним утюгом уравняли с их врагами. И мы не получим дружественного Афганистана. И в тоже время эту войну нельзя продолжать до бесконечности».