Афина Паллада
Шрифт:
— Ну, чего ты, мама твоя здесь, не плачь…
Свет упал на его лицо. Саид увидел терпеливые серые глаза, глубоко запавшие под заиндевелыми бровями.
— Ронин! — крикнул первый автоматчик. — Тащи его сюда!
— Напрасно ты его с матерью не посадил — совсем пацанчик!
— Змею ласкаешь? Гладишь?.. Мою семью немцы бензином облили… Сволочи!
Второй солдат неловко опустил руку, пошел к следующей сакле.
Мальчишка смолк, побежал следом. Сероглазый сделал вид, что не замечает его.
В горах Кавказа нашлись недовольные Советской
Еще до прихода немцев они покрасили бороды в рыжий пламень и ушли в пещеры, с Кораном в руках, в добровольное изгнание.
Им казалось: в изгнании набираешь высоту. Чем длительней оно, тем фанатичнее становится дух. Чем теснее пещера, тем беспредельнее открываются горизонты одиноким шихам, то есть посвященным.
Они не пили спиртного, не касались женщин, омывались ледниковой водой. Там, за облаками, с ними жили альпийские совы и другие сумеречные крылатые твари. Преданные исламу старики носили им ячмень, мед, брынзу.
Шихи раздували в своих сердцах зеленый огонь священной войны против неверных. Они хотели метнуть сухие искры в селения, чтобы горы Кавказа наново перепахать алой сталью газавата, повернуть колесо истории.
Они передавали со стариками якобы сбывшиеся пророчества Корана. Шихи чтили аллаха, пророка, Гази-Магомеда и его ученика Шамиля.
Гази-Магомед, имам Дагестана, сто с лишним лет назад ходил по аулам без страха, без шашки, без золота. Он проповедовал войну с богатыми и знатными мусульманами прежде, чем произнес пылающее слово «газават». Он презирал грязных мулл, несовершенство толпы, мерзкие спальни ханов и шахов. Он был другом бедных саклей, заступником угнетенных. И его убили.
Шамиль, имам, боролся за национальное единство и свободу горцев. Однажды он въехал в аул, где возле мечети стояла толпа. Старейшины собирались наказывать плетями бедняка за долги. Шамиль вошел в мечеть, поговорил с богом и сказал:
— Аллах повелел мне принять эти удары на себя!
Имам снял черкеску и лег под плети старейшин.
Шихи были потомками ханов и мечтали только об одном: чтобы власть, серебро, девушки, пастбища и отары принадлежали им. Вот почему они вылезли из пещер в сорок втором году, когда Северный Кавказ оккупировали гитлеровцы.
Они посылали в аулы слухи, что Страшный суд близок — им уже открылось. В день суда солнце взойдет с запада. Накануне сорок лет будут звучать трубы. Судить будут ангелов, гениев, демонов, людей и животных. Суд продлится до пятидесяти тысяч лет. Те, кто поверит шихам сейчас и выйдет с оружием против Советов, спасутся, пройдут по узкому, как клинок, мосту в райские сады пророка, где получат в услужение по семьсот пятьдесят гурий невиданной красоты.
Шихи называли себя мюридами зеленого знамени. Адольфу Гитлеру они послали белого арабского скакуна с зеленым в серебре седлом, дагестанскую гурду и полный наряд джигита.
Они ходили по аулам, водили на арканах окровавленных горцев-коммунистов, били в тулумбасы, стреляли из старинных турецких пистолетов и кричали:
— Мусульмане, газават!
Родившуюся в момент молитвы девочку они назвали грозным именем Секки-Газават, цветок священной войны. В мечетях светлыми ночами они
Используя «газават шихов», гитлеровцы пытались создать горские полки, но народ не вышел к ним. Старики молились богу и точили шашки. Женщины работали на полях и дома. Сыны их сражались на фронтах Великой Отечественной войны.
За грехи шихов в условиях культа личности отдельные горские народы выслали в Среднюю Азию.
Небо прекрасно всюду. И небо Киргизии так же резко изломано белоснежной грядой гор. Саид медленно бредет за отарой, томительно переживает красоту мира, вспоминает детство.
В детстве Саид часто просыпался по утрам с ощущением чего-то нового, прекрасного. Это или зацвела алыча у сакли, или выпал первый снег. Саид вскакивал, хватал кусок лепешки, мчался на улицу. Помогал отцу кормить животных, дразнил петухов.
Пробежит горянка с кувшином на голове, шлепая деревянными подошвами. Саид, озорничая, запустит ей вслед голыш. Пронесется всадник — мальчишка натравит кобеля с отрубленными для злости ушами и хвостом. Без страха разорял он орлиные гнезда, переплывал бурные ледяные реки.
— Лихой сын растет у тебя! — говорили отцу про Саида. — Или голову потеряет или большим человеком вырастет!
В Киргизии он впервые взял в руки чабанскую ярлыгу — еще подростком. Тогда же от старого карачаевца чабана Шаулоха, в молодости князя, потом председателя аульного Совета, носившего на теле отметины от пуль и кинжалов беков, услыхал осетинский вариант мифа о Прометее и с тех пор полюбил мифы.
В те дни, когда Бештау был еще маленькой кочкой, некий джигит похитил с неба огонь звезды и отдал его пахарям и чабанам. За это братья джигита — боги — приковали его к скалам конца света, к Кавказу, и бессмертный коршун клевал его печень.
Люди попытались разбить цепи узника, но боги разгневались — и над отважным джигитом выросла белая темница — снежный Эльбрус. В мрачных недрах томится огненосец, лишенный света. Его охраняет особая стража.
Проходят тысячелетия.
Цветет барбарис. И время летит над западом и востоком. Иногда великан выходит из оцепенения и спрашивает в темноте:
— Растет ли еще на земле камыш и родятся ли там ягнята?
— Да, — отвечает стража. — И еще растут ландыши, светит солнце, поют птицы.
Неистовство охватывает джигита. В отчаянии рвется он из подземелья. Тогда сотрясаются горы, делаются обвалы, грохочут бури и, как лист, трясется солнце.
С криком поднимается с вершины Эльбруса вещая птица Семиург. Оком, обращенным в будущее, она видит свободного джигита и спасенный им народ.
С гор Саид возвращался к началу учебного года. Пригонял заработанных в колхозе золотисто-рыжих каракулевых овец. На стол выкладывал деньги. Родные одобрительно цокали языками: добрый растет чабан! Только мать незаметно утирала слезы, видя грязь, ссадины и худобу детского тела. Зато теперь Саид ел вместе с дедом и отцом, завоевав право мужчины. Отныне он в клане рыцарей ярлыги, хозяин, добытчик.