Африканский дневник
Шрифт:
Уже пароход задрожал, бросив якорь; уже мы, как дельфины, на прыгавшей лодочке – в кобальте выплесков мимо сталеющих башен дредноутов; вон из барбета просунулось дуло: на острове Мальте – стоянка эскадры: семейство стальных англичан приседало в заливе, вот выскочит:
– «Бух».
И свистящие конусы бухнутся дугами.
…Не понимаю, как мы очутились в отеле; нас встретил смуглач, турко-грек, или арабо-испанец (кто знает?), такая же турко-арабо-испанка, хозяйка нас встретила:
– «А? Вы – в Египет»?
– «Так вам надо ждать парохода, ну, эдак, с неделю…»
Сказала, и – мрачно повесила нос; а арабо-испанец повлек сундуки по верандам,
Казалось: никто не желает нас видеть на острове Мальте; хозяйка, потупясь, сказала – кислейшею миной:
– «Уедете вы: и зачем вам отель»?
Отвечали на мину кислейшими минами:
– «Да, но скажите, как мы уедем? Не на дельфине, надеюсь»?
– «Да дайте же нам хоть воды в рукомойник». Но кислые мины гласили:
– «Зачем»?
– «Вы – уедете».
Кисло потупилась комната: вещи, казалось, хотели попрыгать через дверь, застучав; за вещами, казалось, и мы – простучим: вниз-вниз, вниз; мы прошли прописаться, чтобы после наведаться в агенство: может быть, думали мы, нам удастся удрать, хоть… до Триполи, хоть… на дельфине.
Кидались разбросанным кобальтом плески над кручей, где мы, наклонясь у перил, наблюдали валеттские [63] лица; их цвет – сицилийский, а губы арабские; зорко безглазые прорези нас наблюдали (по-гречески как-то) на уличках, шедших в тенимые сини залива, откуда торчали барбеты; меня поразила мальтийка; она – во всем черном; над головою ее надулось, как парус, не то – покрывало, не то – головной, преогромный, весь черный убор, укрепляемый, кажется, с правого бока на проволоке; головные уборы надулись от этого; стаи мальтиек неслись на своих парусах мимо нас; мне запомнились: площадь, собор, губернаторский дом, где у входа блистал, застыв яркими саблями, мохноголовый отряд белоштанных солдат в баклажанного цвета мундирах, так блещущих золотом:
63
Валетта – главный город Мальты.
– «О, черт возьми».
– «Вот – красавцы».
Дверь агенства: полный брюнет, посмотрев на письмо из Туниса, задумчиво нам говорит:
– «Пароход, на котором должны были плыть вы, – ушел: нынче утром»…
– «А впрочем»…
– «Могу вас устроить: часа через два отплывает с грузом железа в Китай; там – найдется каюта»…
– «И если согласен на то капитан, отчего же – плывите себе на «Arcadia»…
– «Как же узнать», – вопрошаю я робко.
– «А вы подождите».
И толстый брюнет побежал в телефонную комнатку, перезвонился; и – выбежал:
– «Да – капитан соглашается»…
– «Вот вам билет: торопитесь».
Торопимся: и задыхаясь, проносимся каменной лестницей вверх, до отеля; прощайте, мальтийские рыцари, башни и стены, часовенка, полная черепов: не увидим мы вас.
Арабо-испанец проводит к коляске:
– «Вот – видите: вы – не жильцы»…
– «Для чего вам вода, рукомойник, белье на постель»…
– «Не нуждаемся в вас», – провожает глазами сердитая крылоголовая женщина.
Пляшем в качаемой лодке на сини залива; и там где-то грохнуло: с каменных фортов.
Стоит –
– «Здесь можно и – жить, и – писать».
– «Вот и столик».
– «И полочка»…
Подали чай: комфортабельно! Вот молодой офицер, пробегая, бросает:
– «Mahlzeit».
Угощают вкуснейшим немецким печеньем.
Поплыли: немая стена в горностаевой пене прибоя, поднятая аспидным роем утесов, – отходит: на северо-запад; отчетливый верх – прокремнел; и – бледнел; каменистый рельеф улегчается вновь натяжением линий, чертимых из воздуха; скоро угасли зигзаги, последний неясный зигзаг исчезал.
И – как есть ничего.
Arcadia
Четверо суток качались в волнах; за обедом, за завтраком – не было скуки; старик капитан, уроженец холмистого Штутгарта, – тридцать лет плавал; старик угощал нас печеньем, печеными яблоками и разговорами о чудовищных спрутах и змеях; мы были, как дома; взбирались на мостик; берлинец, морской офицер, баловал нас, давая роскошные книги с картинками; старший механик водил за собою в машины.
Команда китайцев, свернув свои косы, тянула сырые канаты; а нос поднимался медленно – кверху; и книзу опять опускался.
Вот – утро: бежим в офицерскую; ласковый немец слуга нас встречает:
– «Mahlzeit».
Расставляет перед нами горячий кофе, печенье и мясо; потом поднимаемся; под капитанскою вышкой, под тэнтом садимся в шезлонг; погружаемся – в плески…
Три дня мы плывем: ни клочечка земли; разыгралась поверхность, порой разверзаясь пучинами лабрадорного цвета; я думаю о сокрытой под нами таинственной жизни глубин – о чудовищных спрутах; они поднимаются редко к поверхности; у берегов Ньюфаундленда был найден один такой спрут, у которого туловище обнимало 5 футов, а каждая щупальца простиралась на шесть саженей, угрожая своей трехвершковой присоской; точно такое же чудовище найдено было у побережий Аляски, у острова Павла [64] ; у спрута – зеленый, светящийся глаз; пред собою увидеть его под водою – не очень приятно.
64
Индийский океан.
Я думал о рыбах глубин, разрываемых в воздухе, думал о странных созданиях, у которых два глаза сидят на длиннейших, вращаемых стержнях; я думал о рыбах, бросающих свет – перед собою; и я думал о прочих морских чудесах, обнаруженных экспедицией монакского князя.
Потом начинали бродить по «Arcadia» мы; на ларях отдыхала команда; вот куча ларей отделила корму; мы, вскарабкавшись, перебегаем по ящикам; и – попадаем совсем неожиданно на… скотный двор: в клетках хрюкают свиньи, кудахтает курица; тащится тихо ленивый баран на свободе; над свиньями высится кормовая, высокая палуба: там измеряют матросы глубины.