Африканский дневник
Шрифт:
Я читал, что нубийские негры – стремительно вспыльчивы, злы.
Поезд – тронулся; узкая лента в песках протянулась далеко отливами жести: Суэцкий канал!
– «Такой узкий?»
Здесь тракт караванов к Египту из Сирии: некогда ворвались здесь арабы в Египет; Аравия – там: за полоской она; эти же дюны протянуты вниз до предгорий Габеша; по этому тракту когда-то от озера Манзалех, бросил войско свое Бонапарт, угрожая всей Сирии.
Вдруг обнаглев, зашипел желтолет из песков, обуряя ландшафты; арабы, вскочив, побросались к разинутым
В запустеньях Суэцкий канал прояснился расплавленной лентой жести; и – линией телеграфных столбов сиротел; лиловатым миражем играли рефлексы; над серым холмом белосерый верблюд промаячил отчетливо зеленоватым верблюдом; седой бедуин в полосатом плаще (рыжебелом), подняв к глазам руку, из фиолетовой дымки глядел на наш поезд.
Упало окно; обнаглев желтолетом, песок заплевался в диваны, в одежды и в лица, щеголеватый сириец в сиреневом смокинге предупредительно бросился перед Асей: закрыть его; желтый язык из окна облизнул его пылью; он стал обтираться, открыв несессер, омочил себе пальцы душистой водой; достал портсигар:
– «Сигаретку?»
– «Спасибо!»
– «Она – порт-саидская; лучшие сигареты… Без опиума: а в египетских – опиум».
– «Те прославлены?»
– «Да, но в Египте стремятся курить эти вот: их в Каире уже не найдете!»
– «Высокие пошлины».
Наш собеседник – крещеный; он, – кажется, фабрикант папирос; он болтает: Каир, по его уверению есть файф-о-клок, а Египет – partie de plaisir; он – Европа Европы; каирцам – все ведомо.
– «Что там Москва?»
– «Да, у вас есть Толстой: ваш философ; читал я его.»
– «Никогда бы не стал я писателем».
– «Знаете, я был чиновником; я разъезжал по стране; в одном городе нашем глухом, где едва ли не все умирают от скорпионов (зеленый там есть скорпион), скорпионы чуть-чуть что не съели меня…»
– «?»
– «Их такое там множество: ножки постелей в отелях поставлены в толстые склянки, куда наливают кислоты; а то скорпион забирается в постель; мне пришлось ночевать: я пугался, увидев зеленого скорпиона; и сел я с ногами на стул; так всю ночь просидел».
– «Да, Россия – большая страна; никогда бы туда не поехал; ну что там?»
– «В Каире – балы, туалеты!»
Сириец – совсем надоел.
И сирийцы, и греки – цвет местного общества; а египтяне – лишь пыль: намекает на прошлое наглый феллах своим контуром: плеч (широчайших!) и узкою талией; те же все плоские бедра, которые смотрят на вас с барельефов; и тот же все лоб; наблюдаю феллаха в окне: тонкий, стройный, высокий, угрюмый; какой величавый красавец!
– «Интересуетесь местными нравами», – вновь пристает к нам сириец… – «феллахи!»
«А что?»
«Да они просто пыль: здесь цвет общества – пришлые, мы, анатолийцы, сирийцы и турки; пожалуй, что греки; и европейцы, конечно… феллахи же – фи!»
«Да, да, да: вы и я –
«Вы, конечно, заедете скоро ко мне: я у вас побываю, конечно, мы будем видаться».
Надеюсь, что – нет!
Измалия: станция; поезд остановил канал, пересекши пустынный рукав.
Всюду зелень стеблем и листом испышнилась под солнце из черной земли; это – действие ила разлива; какие-то красноногие ласточки с серой головкой – не наши!
Уже Загазиг: это – город (торговый); несемся средь лепки каких-то гноящихся грязью домишек, торчащих из сора и сена базаров, несемся среди закоулков, увешанных синим и черным тряпьем, среди которых толпа сине-черных феллахов ломает о поезд свои истеричные жесты; на корточках греются около хижин; то – комья просохшего ила; и хижины праздно глазеют на нас прозиявшими дырами маленьких окон; чернея хитонами, в черных вуалях, спадающих с носа на нижние части смеющихся лиц; как монашки, скромнеют в толпе феллахини: насмешливо бросила черные взоры одна округленным, безротым, но будто смеющимся личиком, полуоткрытым: двуглазка какая-то, – черная ласточка?
– «Многие феллахини уже пооткрыли лицо; независимее они, надо правду сказать, наших косных сириек».
– «Ах, Сирия, Сирия!»
Издали вновь показались пустейшие бельма пустыни грядою холмов моккатамских; на склоне холмов зачернели квадраты каирских домов.
«Пирамида», – сказал мне сириец; но – пыль проглотила ее.
«Пирамида».
«Где?»
«Там!»
В желтобуром от пыли пространстве чернели теперь треугольники.
– «Много их тут».
Треугольники спрятались; поезд понесся в протертых постройках, протертых песками, пылающих пеклом; и справа и слева торчали тончайшие палочки, палицы, пальца, дубины: тела минаретов.
– «Смотри», – усмехнулась Ася, – «какие пошли каланчи!»
Вот плеснули в окно балахонные волны феллахов; резнули несносные крики; непереносные запахи ели – нам ноздри; порхали халаты:
– «Каир!»
«Хаха»
– «Хаха-хаха!»
– «А!»
«Хаха!» – кричало.
Могли бы пожить мы и в Бискре; могли бы увидеть Гафсу, Габес, Сфакс: нас тянуло в Египет.
И черная стая кидала меня в фаэтон; и размененный фунт испарялся (запрыгали быстро доллары в темных ладонях); носатый извозчик плаксиво визжал с высоты своих козел; сириец, забывший свой лоск, издавал как и все, что меня окружало, не гордые звуки:
– «А!»
– «Хаха», – указывая, куда следует нас отвезти.
– «Хаха, хаха!» – ответствовал извозчик; и – тыкался носом в сирийца и в нас; рассыпалося сено и сор; пред тюками на всех языках голосили: