Агафон с Большой Волги

Федоров Павел Ильич

– Ну, как дела, курортник?
– когда вошел Соколов, спросил Иван Михайлович.

– Отдохнул малость, - мрачно смотря себе под ноги, ответил Михаил Лукьянович. Он был сердит на директора и главного инженера за то, что не дождались его и решили вопрос о закреплении комбайнеров самостоятельно.

Молодцов это понимал, потому и пришел. Разговор поначалу вертелся на мелких хозяйственных делах и явно не клеился.

– Комбайн новый получили?
– спросил Соколов.

– Да. Отличная машина!
– сказал директор.

– Слыхал, и решение приняли, - искоса поглядывая на Спиглазова, проговорил Михаил Лукьянович.

– Предварительная наметка пока, - сказал Спиглазов.
– Если ты не согласен, можно и пересмотреть.

– Пересматривать поздно. Ячмень уже

косить надо.
– Молодцов насупил клочковатые брови.
– Ты что, против своей снохи?
– спросил он, обращаясь к Соколову.

– В принципе нет, а вот что мой Колька будет у нее штурвальным, тут уж извиняйте...
– Соколов встал и, взяв со стола сигареты, снова присел.

– Она сама попросила, ну, мы уважили, - нерешительно сказал Спиглазов. Он не хотел спорить с Соколовым и готов был пойти на любые уступки, тем более что речь шла не о ком-либо, а о сыне секретаря партийной организации. Он отец, ему и решать...

Директор совхоза, наоборот, придерживался совсем иного мнения. Ему хотелось, чтобы на новом агрегате работала молодежь. Соколов-младший ему очень нравился.

– Дело тут не только в уважении, - возразил Молодцов.

– А в чем же?
– спросил Михаил Лукьянович.

– Сколько твоему Николаю лет?

– Предположим, девятнадцать. Что из этого?

– Он у тебя что? Маменькин сынок?
– не скрывая насмешки, напирал директор.

– Просто еще мальчишка, и доверять такому новый агрегат...

Соколов шумно выдохнул табачный дым и сплюнул в открытое окно.

– Мы тут без тебя хотели Чертыковцева принять в члены партии. Он, по-твоему, тоже мальчишка?

– Сравнял!
– не то осуждая, не то возмущаясь, ответил Соколов.

– Правильно было бы, если бы приняли, как ты считаешь, секретарь партийной организации?
– настаивал Иван Михайлович.

– Думаю, поторопились бы...
– не очень уверенно проговорил Соколов.

– Я тоже так считаю, - вставил Спиглазов.

– Ну, ты-то, понятно, "против" голосовал бы, а тебе, Михаил Лукьянович, непростительно, - сказал Молодцов.
– Парень понял вас и забрал заявление.

– Выходит, я не могу иметь своего собственного мнения?
– норовисто спросил Соколов.
– Вон у меня Дашка еще в куклы играть не перестала, а уж замуж за Федьку Сушкина собралась, - совсем неожиданно прорвалось у Михаила Лукьяновича.

– Вот это колобок!
– восхищенно крикнул Иван Михайлович и звучно расхохотался.

– Ничего смешного!
– нахмурился Соколов.

– А что? Чем Федя не жених? Парень хоть куда!

– Сурьезный вы человек, Иван Михайлович, а тоже говорите глупости, чушь.
– Михаил Лукьянович от волнения смял в пальцах окурок и швырнул его в кусты, спугнув сидевшего на ветке воробья.

– Почему же чушь?

– А потому... У них у обоих молоко еще на губах не обсохло, - ответил Соколов.

– Смотрю я на тебя и думаю: рано ты, брат, стареть начал, трещинку, Миша, дал...
– с сожалением проговорил Молодцов.
– А может быть, печенка шалит опять? Советую бросить курить. Я вот перестал глотать этот яд и сразу себя молодым почувствовал. Сознаюсь вам по секрету, даже на агрономшу Ульяну поглядываю... Ну до чего же хороша девушка! Жаль, младший женат, лучшей снохи не сыскать!

– Ты всех переженить хочешь, - заметил Соколов.

– Хочу! Люблю на свадьбах песни петь. А ты вот захирел, а может быть, мы все тут зачванились? Да, да! Ты погоди, не ерзай на стуле, а послушай, что я сказать хочу. Начну с тебя, Михаил Лукьянович. Ты знаменитый на всю область комбайнер и к тому же исполняешь обязанности секретаря партийной организации. Почет, слава и должность ко многому обязывают. Не кажется ли тебе, что ты на людей стал смотреть не с площадки комбайна, а с Уральского хребта?

– С чего ж это ты взял, директор?
– напряженно спросил Соколов.

– Это ерунда, Иван Михайлович, - крутя светловолосой головой, вставил Спиглазов.

– Ты, Роман, помолчи чуть-чуть, - продолжал Молодцов.
– Тебя тоже надо немножко пригладить... Все мы только и способны гнуть вашу молодежь и не хотим доверить ей больших дел.

Соколов не доверяет уже своим детям. Сыну, дочери. Ему даже для снохи новый комбайн жалко... Он хоть и молчит, но я его мысли чую... Не оправдывайся, Михаил Лукьянович, все равно не поверю. Ну хорошо, дочка преждевременно замуж собралась... Тут дело семейное, щекотливое. У каждого родителя, как говорится, свой нрав. Но зачем же выгонять парня и орать на дочь так, что у нас в доме слышно? Почему нельзя спокойно, без крика, объяснить молодым людям, что любовь и брак - дело не шуточное. К чему эта отцовская спесь? Неужели вы не чувствуете, что наступают совсем иные времена и приказным порядком великих дел не свершишь? Теперь каждый чумазый мальчишка и даже напомаженная девица в кокетливых штанцах требуют не хворостины, а добротных, убедительных слов. Сколько я писал приказов о варварском использовании транспорта и техники, наказывал, а что было толку? Стоило появиться заметке в газете, в полсотни строк, и мы взбунтовались, а хвостики все-таки поджали: бензину за последние месяцы сожгли вдвое меньше. Теперь уже не каждый хватает "персональный грузовик", а с оглядкой: то с попутной доедет, а то и на коне пузо протрясет... Правда, вы с Романом, оберегая свою честь, решили создать на молодого коммуниста Чертыковцева "персоналку", но в конце концов сами же и опозорились. Вы еще и сейчас занимаете позу обиженных. Но имейте в виду - говорю вам не как директор, а как старый коммунист, - если станете продолжать "позировать", вытащу вас на открытое партийное собрание и той же самой молодежи пособлю отхлестать вас пастушечьими кнутами, да пусть мне самому достанется на орехи... Ведь мы все знали, что Пальцев откармливает своих хряков за счет фермы, и помалкивали?

– Он же выписывал корм, платил...
– сумрачно заметил Спиглазов.

– Ты уж меня-то не убеждай. Я ведь не хуже тебя эту механику знаю, возразил директор.
– Свиноферма убыточна, а корма идут на сторону. Надо прекратить это свинство.

– Это в твоей власти, - ехидно проговорил Соколов.

– У меня не много власти, - стуча себя в грудь, продолжал Молодцов, но мы еще к этому вернемся. А теперь о нашей молодежи и вообще о рабочих людях. С того самого заседания партийного бюро я до сих пор испытываю странное чувство неловкости; мне стыдно, что мы, руководители, приняв на работу многие десятки молодых людей, не сумели организовать их быт. Я приезжал в отделение, шел по коридору общежития и спокойно взирал, как коптят эти вонючие керогазы и керосинки и тут же рядом сушатся дамские трусики и рабочие халаты. Повторяю, все видел и в то же время с умилением созерцал, черт побери, как Пальцев отделывает свой кабинет, самозабвенно строгая сосновые дощечки... Ведь кажется, что мысль о столовой должна стукнуть в башку Пальцеву, как управляющему, мне, директору, Соколову, партийному руководителю? Так или нет? Чайная на центральном участке принадлежит ведомству райпотребсоюза. Ты, Соколов, или ты, Спиглазов, съели хоть раз там по тарелке борща? Я, например, ни разу не удосужился... Заходили, конечно, с черного хода, чтобы иногда стопку водки хватить, благо жены наши не очень щедры на рюмку... Оберегают мужние сердечки и давление... Когда кто-либо бранил чайную, мы тоже посмеивались и поощряли, как будто райпотребсоюз - фирма не наша, советская, а заграничного дяденьки... И вот тот же опять бывший студент Чертыковцев взял да перешерстил в чайной жуликов, на чистую воду вывел... Досталось всем по паре, и снова попало нашей Варваре... Спиглазов видит в этом акте мщение, но я оставляю это на его совести...

Соколов и Спиглазов, опустив головы, сидели, словно присмиревшие школьники. Они первый раз видели директора таким беспощадным и к ним, и к самому себе.

– Говорю вам все, что думаю, ничего в сердце не таю. Знаю, что это жестоко, но думаю, что справедливо, друзья, - продолжал директор.
– Скажу больше: вместо того чтобы по-человечески разобраться, мы создали "персональное дело", оглушили поначалу парня, словно бычка на бойне, оскандалились и спустили все на тормозах. Со смешком закончили партбюро, радостно дивясь, когда Пальцев каялся в своих прегрешениях, чистосердечно признав, как ловко облапошил его студент Чертыковцев.