Агасфер (Вечный Жид) (том 3)

Сэ Эжен

– Не попытаться ли сперва мне?
– сказала княгиня.
– Эти девочки меня никогда не видали. Если я не назовусь, может быть, я смогу проникнуть к ним.

– Это лишнее: я сам должен их видеть и говорить с ними, чтобы решить, как действовать... Потом... когда я составлю план, ваша помощь мне, может быть, будет очень полезна... Во всяком случае, будьте завтра утром готовы ехать со мной.

– Куда, отец мой?

– К маршалу Симону!

– К нему?

– Не совсем к нему. Вы поедете в своей карете, я же в наемном экипаже; я попытаюсь пробраться к девушкам, а тем временем вы в нескольких шагах от дома маршала дожидайтесь

меня; если я проведу дело успешно, мне нужна будет ваша помощь, и я подойду к вашей карете; вы получите инструкции, и никому в голову не придет, что мы сговорились с вами.

– Хорошо, отец мой! Но я все-таки боюсь за вашу встречу с этим грубым солдатом.

– Господь хранит своего слугу!
– отвечал Роден и, обращаясь к д'Эгриньи, прибавил: - А вы перешлите скорее в Вену кому надо донесение о выезде и скором прибытии маршала. Там все предусмотрено. Вечером же я напишу подробно.

На другой день около восьми часов утра княгиня в своей карете, а Роден в фиакре направлялись к дому маршала Симона.

47. СЧАСТЬЕ

Уже два дня как маршал Симон уехал.

Восемь часов утра. Дагобер на цыпочках, чтобы паркет не скрипел, пробирается к спальне девушек и осторожно прикладывается ухом к двери. Угрюм неукоснительно следует за хозяином и, кажется, принимает такие же предосторожности, как и он.

Вид у солдата беспокойный и озабоченный. Он шепчет себе тихонько:

– Только бы бедные малютки ничего не слыхали... сегодня ночью! Это бы их испугало, а чем позже они узнают об этом событии, тем лучше. Бедняжки будут жестоко огорчены; они так радовались и веселились с тех пор, как уверились в любви отца! Они так храбро перенесли разлуку с ним... Надо от них все скрыть, а то они совсем опечалятся.

Затем, еще раз приложившись ухом к двери, солдат продолжал:

– Ничего не слыхать... решительно ничего... а между тем они всегда так рано просыпаются. Быть может, это горе...

Свежие, звонкие раскаты веселого хохота прервали размышления солдата. Они раздались в спальне девушек.

– Ну и отлично: они веселее, чем я думал... значит, ничего не слыхали ночью!..
– проговорил Дагобер, вздыхая с облегчением.

Вскоре хохот так усилился, что обрадованный Дагобер совсем растрогался. Очень давно его дети не смеялись так весело. На глазах солдата навернулись слезы при мысли, что наконец-то сироты вернулись к ясной веселости, свойственной их возрасту. Затем умиление сменилось радостью, и, наклонившись, приставив ухо к двери, упираясь руками в колени, покачивая головой, Дагобер, довольный и сияющий, сопровождал немым смехом, приподнимавшим его усы, взрывы веселости, усиливавшиеся в спальной... Наконец, так как нет ничего заразительней веселости, довольный старик не мог сдержаться и сам расхохотался во все горло, так как Роза и Бланш смеялись от всего сердца. Угрюм сначала смотрел на своего господина с глубоким и молчаливым недоумением, потому что никогда не видел, чтобы он так потешался, а затем принялся вопросительно лаять.

При этих столь знакомых звуках из спальной, где хохот прекратился, послышался голос Розы, дрожавший от нового приступа веселья:

– Вы уж очень рано встали, господин Угрюм!

– Не можете ли вы сказать нам, который час, господин Угрюм?
– прибавила Бланш.

– Извольте, сударыня: восемь часов!
– притворно-грубым голосом отвечал Дагобер, сопровождая шутку смехом.

Послышался возглас веселого изумления, и Роза крикнула:

–

Добрый день, Дагобер!

– Добрый день, дети... Не в упрек будь вам сказано, вы сегодня совсем обленились!

– Мы не виноваты, к нам не приходила еще наша милая Августина... мы ее ждем!

– Вот оно!
– прошептал Дагобер, лицо которого снова приняло озабоченное выражение.

Немного путаясь, как человек, не привыкший лгать, он отвечал:

– Дети... ваша гувернантка... уехала... рано утром... в деревню... по делам... она вернется только через несколько дней... а сегодня уже вам придется вставать одним.

– Милая Августина! А с ней не случилось какой-нибудь неприятности? Что вызвало столь ранний отъезд, Дагобер?
– спрашивала Бланш.

– Нет, нет, она уехала повидать... одного родственника... по делам, путался Дагобер.

– А! Тем лучше, - сказала Роза.
– Ну, Дагобер, когда мы тебя позовем, ты можешь войти.

– Я вернусь через четверть часа!
– сказал Дагобер, уходя. "Надо предупредить Жокриса и вдолбить этому болвану, чтобы он молчал, а то это животное по глупости все разболтает", - прибавил он про себя.

Имя мнимого простака объясняет и веселый-хохот сестер. Они потешались, вспоминая бесчисленные глупости неотесанного болвана.

Девушки одевались, помогая друг другу. Роза причесала Бланш; теперь настала очередь последней причесывать Розу. Они представляли собою прелестную группу. Роза сидела перед туалетным столиком, а Бланш, стоя сзади нее, расчесывала чудные каштановые косы. Счастливый возраст, столь близкий к детству, когда радость настоящей минуты заставляет забыть прошедшее горе! А они испытывали более чем радость: это было счастье, да, глубокое счастье. Они убедились, что отец боготворит их и дорожит их присутствием, которое ему вовсе не тягостно. Да и сам он разве не убедился в нежности детей, благодаря чему он мог не опасаться никакого горя? Они все трое были теперь так счастливы и так верили друг другу, что не боялись ничего в будущем, и недолгая разлука не могла казаться им страшной. Поэтому и невинная веселость девочек, несмотря на отъезд отца, и радостное выражение очаровательных лиц, на которые вернулись угаснувшие было краски, - все это становится понятным. Вера в будущее придавала их прелестным чертам решительное, уверенное выражение, еще более усиливавшее их очарование.

Бланш уронила на пол гребенку. Она наклонилась, но Роза опередила ее, подняв гребенку раньше, и, возвращая сестре, со смехом сказала:

– Если бы она сломалась, тебе пришлось бы ее положить в _корзину с ручками_!

И девушки весело расхохотались при этих словах, намекавших на одну из глупостей Жокриса.

Дурак отбил однажды ручку у чашки и на выговор экономки отвечал:

– Не беспокойтесь, я положу ручку в _корзину с ручками_.
– "В какую корзину?" - Да, сударыня, в ту корзину, которая для всех отбитых мною ручек и всех, которые я еще отобью!

– Господи, - сказала Роза, отирая слезы от смеха, - право, даже стыдно смеяться над такими глупостями!

– Но и не удержишься... что же делать?
– отвечала Бланш.

– Одного жаль, что папа не слышит нашего смеха!

– Да, он так радуется нашему веселью!

– Надо ему написать про корзину с ручками.

– Да, да, пусть он видит, что мы исполняем обещание и не скучаем в его отсутствие!

– Написать!.. А ты разве забыла, что он нам напишет... а нам писать нельзя...