Агдан. Лунная роза
Шрифт:
Вот же ж! Как по мне, то администрация могла подготовить вопросы и поинтереснее для этих «подсадных уток»! То, что вопросы задавали специально подготовленные люди, понятно уже всем, ну, может, кроме самого ветерана. К тому же БонСу несколько раз нелицеприятно, но тихо, чтобы слышал только я, озвучивает краткие характеристики этих «уток», все они в ее глазах активно сотрудничают с администрацией, то есть считай, что «постукивают».
С другой стороны, мне понятно, что не будут гореть желанием простые осужденные задавать вопросы ветерану, постесняются или побоятся санкций за случайно произнесенную глупость, может, еще что-то. Но по протоколу вопросы должны быть заданы, вот их и задают.
Ну не такие же тупые и однотипные! Могли бы в администрации тюрьмы, ну,
Ладно, проехали, похоже все, все вопросы закончились, так что сейчас будет небольшой перерыв, ну а мы пойдем тем временем готовиться к выступлению.
Хмм… что это? Наблюдаю, что в центре зрительного зала тянется еще одна рука …
– Да, Ким ЁнГю? – несколько заторможено спрашивает заместительница НаБом, выполнявшая роль этакой ведущей данного мероприятия. Так, интересно… по переглядке «ведущей» и НаБом, я понимаю, да и не только я, что что-то пошло не по сценарию, утвержденному в Министерстве. Похоже сейчас будет вопрос не от «засланного казачка» или «подсадной утки».
– У тебя вопрос, Ким ЁнГю? – спрашивает «ведущая».
Нет!
– про себя саркастически думаю я, она хочет просто отпросится в туалет, хотя … зная этих корейцев, это тоже не исключено. Но нет, все-таки вопрос …
– У меня вопрос к уважаемому Ли МиРеу. – говорит ЁнГю.
– Может, в другой раз? Все-таки господин МиРеу уже устал, да и наш концерт тоже уже немного задерживается, – неуверенно блеет «ведущая».
Ага, точно не по плану – думаю я. Вон, хоть и вежливо, но хотят слить эту Ким ЁнГю с ее вопросом. И, наверное, слили бы в конечном итоге, если бы не вмешался сам ветеран.
– Конечно, красавица, – сказал он по-доброму, улыбнулся и добавил: - Задавай свой вопрос, ничего страшного не случится, если я отвечу еще на один. Главное, чтобы он был … интересным.
Да уж, похоже, что и ветерана «слегка» достали однотипные из года в год повторяющиеся вопросы. Ким ЁнГю поклонилась ему и начала.
– Я слушала, как Вы интересно и … страшно рассказывали от той тяжелой войне. Вы знаете, у меня дедушка тоже воевал, и тоже имеет … имел награды, он, к сожалению, уже умер, не так давно. Умер, когда я была здесь. И он тоже рассказывал мне об этой войне, очень похоже, как рассказывали Вы. Рассказывал, какая это страшная и тяжелая ответственность, забирающая все физические силы и высасывающая душу. И один раз он мне рассказал, как попал в плен к китайцам.
(Китай принимал активное участие в этой войне на стороне Северной Кореи, впрочем, как и СССР. Но Китай послал армию, в отличии от СССР чья поддержка было больше материально-технической. Прим.
– автора).
– И он говорил, что тогда, в этом плену, ему было страшнее, чем при обстрелах, или даже чем при атаке на врага с винтовкой с пристегнутым штыком. Захватившие их пообещали с ними так хорошо поработать, что все, что они знают, расскажут им, перебивая друг друга. Еще и готовы будут друг друга при этом рвать на части, чтобы выжить. Такие вот были «добрые» высказывания в адрес моего деда и его товарищей от союзников северокорейцев в той войне. К счастью, деду и его товарищам не пришлось испытать на себе все это «гостеприимство». Ночью им удалось обезоружить китайского часового и сбежать. Но вот именно этот эпизод он считал самым страшным эпизодом для себя в той войне … Скажите уважаемый аджосси: какой самый страшный и тяжелый эпизод в той войне стал для Вас? Спасибо!
Поклонившись, Ким ЁнГю садится. Ли МиРеу же задумывается, и тишина длится, кажется, целую вечность. Наконец, МиРеу начинает говорить.
– Да, интересный вопрос ты задала мне, внучка. Интересный и заставивший меня задуматься. Да, на войне всегда страшно и это … нормально. Страшно, когда тебя обстреливает враг, когда ты бежишь с винтовкой с примкнутым к ней штыком в атаку, когда враг бежит на тебя. Но приходится преодолевать раз за разом свой страх. Это как каждый раз закаливать клинок, с каждой закалкой он становится прочнее
Ветеран вновь делает небольшую паузу, отпив воды из стакана, после продолжает …
– Ну, а что касается самого страшного в той войне эпизода, то нет, это не битва за Хаман, как кто-то, возможно, мог подумать. Да, это была первая непростая и страшная битва, на которую я попал молодым и зеленым пацаном. У меня даже не было винтовки. Но при этом рядом со мной были друзья и сослуживцы, а когда они рядом, то и тебе становится полегче, как будто часть ноши они берут на себя. А, может, это так и есть. Но самое главное: со мной был мой лучший друг - Юн ЧанХо! Наши семьи были дружны с детства, мы вместе с ним росли, вместе учились в школе и вместе пошли на войну. Это был сильный и улыбчивый парень, который был у нас всегда душой компании, он много чего рассказывал и мечтал, как мы заживем, когда закончится эта война… Что он и я будем делать в мирной жизни. Как хорошо заживем…
Ветеран замолчал, похоже уйдя в воспоминания, зал заворожённо ловил каждое его слово. Наконец он продолжил.
– Мы оба вместе попали и на свою первую битву за Хаман, после которой остались вдвоем, именно из всего нашего призыва, отправленного на эту вершину. Потом мы еще долго с ним воевали в разных местах, я был ранен, и он спас меня, вынес тогда из боя раненого. К счастью, мое ранение оказалось тогда не такое серьезное, и вскоре мы снова вместе воевали в одном подразделении. Это был мой лучший друг за всю мою жизнь! Друг детства, таких больше не было.
Пожилой мужчина вздохнул, помолчал и заговорил снова.
– В тот день мы вели разведку, но получилось так, что она превратилась в разведку боем. Враги преследовали нас, наступали нам практически на пятки, и было принято решение оставить заслон, который задержит врага, пока остальная часть попробует выбраться и передать полученные важные разведданные командованию. ЧанХо сам вызвался остаться в заслоне, чтобы дать нам уйти. Тогда, к сожалению, мне не удалось пойти с ним, так как я сильно ударился рукой, она опухла и болела, я с трудом ей управлял, а в заслон брали только полностью готовых и сильных бойцов. Меня не взяли несмотря на все мои мольбы и просьбы.
Снова небольшая пауза от ветерана…
– А потом… мы отправились к своим, а он с другими нашими товарищами остался. Вскоре мы услышали, как они начали отстреливаться, а мы уходили все дальше и дальше. И тогда я … я впервые нарушил приказ. Я показал идущему впереди меня сослуживцу, что возвращаюсь назад, и несмотря на все его молчаливые протесты отстал от группы, потом затаился, через какое-то время мимо меня прошли враги, много врагов, после чего я бросился к месту нашего оставленного заслона. Все они были мертвы. Я искал среди них своего друга и не находил. Потом услышал стоны немного в стороне. Это был он, ЧанХо. Он был перевязан, была видна запекшаяся кровь. Я понял, что он был ранен в самом начале боя, наши успели оказать ему помощь, перевязали и оттащили в сторону. Потом все погибли, задерживая врага, те тоже спешили, поэтому быстро убедившись, что в живых никого не осталось, поспешили за нами, не заметив при этом ЧанХо. Мне потом рассказывали, что его, возможно, подстрелил снайпер. У тех особым шиком было подстрелить противника так, чтобы рана оказалась смертельной, но при этом человек некоторое время еще жил. Жестоко, но с военной точки зрения оправдано. Выводится не один, а сразу минимум два, а то и три солдата противника, для эвакуации раненого одного бывает недостаточно. К тому же стоны раненого деморализующее и угнетающе действуют на его товарищей, или наоборот взывают к немедленной мести, но то и другое может привести к ошибкам, которыми может воспользоваться враг. Я тогда не знал об этом, но даже если б и знал, то какая разница, я все равно не оставил бы раненного друга. Поэтому и тащил его на себе к своим, несмотря на больную руку и прячась при появлении врагов, ведь я был тогда на территории которую контролировал враг.