Агент
Шрифт:
— Не комиссар это! — заорал он. — А белый офицер! А я у него ординарцем!
Толпа, будто волна прибойная, отхлынула. Кирилл похолодел.
— Скажите им, ваше благородие! — обернулся к нему Исаев.
Авинов молча сунул маузер в кобуру и поднялся на крыльцо. Оглядев притихших людей, он чётко отдал честь.
— 3-го Дроздовского полка капитан, — представился Кирилл. — Честь имею!
Толпа заревела, колыхаясь, будто всамделишные волны. Кое-где и «водовороты» закрутились — это наиболее накалённые путиловцы сцепились в «политической борьбе».
— Говори, ваше благородие! — послышался крик.
— Говори! Говори! — зашумела
Авинов прикинул, что форс-мажорные обстоятельства позволят ему оправдаться перед Сталиным. Дескать, пришлось красному комиссару срочно перекраситься в белый цвет, а то не сносить бы ему головы… Ну это на самый крайний случай, когда, как говорится, не отвертишься. Пока же всё вроде нормально — его тут никто не знает. А после того, как он побреется и переоденется, и не узнает… Или не опознает. Ну это уж как карты лягут…
— Я тут краем уха слыхал, как ваш комендант брехал про золотопогонников… — начал Авинов. — Особенно мне понравилось про «цепи рабства и насилие для рабочего класса». Враньё это! На екатеринодарском заводе «Кубаноль» ваши товарищи работают по восемь часов в день, получая по сто шестьдесят, по двести рублей в месяц! Чёрный хлеб там стоит двенадцать копеек, белый — двадцать, говядина идёт за рубль десять кило, масло за три двадцать, чай — восемнадцать рублей, молоко — сорок копеек за штоф, [171] мыло по рублю за фунт. [172] И так по всему Югу России — на новороссийской «Судостали», на царицынском «Урал-Волге», на бакинском «Бранобеле», на николаевском «Наваль-Руссуде»! Врать не буду, марципанами, рябчиками и ананасами рабочие на Белом Юге не объедаются, но и нет такого, чтобы дети трудящихся мёрзли и голодали! И это вас тут мобилизуют большевики, чтоб их Советскую власть спасали, а по ту линию фронта рабочие сами идут в Белую гвардию! Ижевская рабочая дивизия, Воткинская рабочая дивизия, Мотовилихинская, Сормовская — вон их сколько! — набрав воздуху побольше, Кирилл выдал: — За Советы без большевиков! Даёшь Путиловскую рабочую дивизию!
171
Штоф — 1,2 литра.
172
Цены даны по состоянию на август 1917 года.
Когда штабс-капитан выкрикивал лозунги, то целью имел лишь собственное спасение да убережение от смерти друзей своих, однако того взрыва энтузиазма, свидетелем коему стал, он не ожидал.
— Даёшь! — грянули путиловцы. — Даёшь! Даё-о-ошь!
На пике эмоций рабочие перебили навязанную им заводскую ревтройку и тут же выбрали свою — из вальцовщика Егора Вожжеватова, кузнеца Николая Стратофонтова и слесаря Максима по кличке Люфт.
Вся тройка засела вместе с Авиновым в нетопленом завкоме.
— Так был тут Сталин или не было его? — уточнил Кирилл.
— Был! — кивнул Люфт.
— Сбежал, зараза, — прогудел Вожжеватов.
— Это плохо, — нахмурился Авинов. — Тогда он пошлёт сюда матросов… Если уже не послал! И пушки может подтянуть…
— Орудий тридцать и мы, пожалуй, сыщем, — сказал Стратофонтов, заметно окая.
— Тридцать две, — уточнил Люфт. — Пять штук «канэ» из ремонта, остальные наши, путиловские,
— Что ещё у вас есть убойного?
— В вагонном отделе [173] два бронепоезда стоят, пятый и шестой номер. На пятый мы позавчера поставили шестидюймовое крепостное орудие. В лафетно-снарядной мастерской пять бронированных автомобилей «остин».
— Ясно! На «остины» садим знающих это дело спецов и выводим на Петергофское шоссе, на Берег Финского залива [174] к деревне Волынкиной. «Бепо» пусть выезжают на Путиловскую ветвь — пятый номер становится на пересечении с Петергофским шоссе, шестой — у Балтийской железной дороги. Сколько людей в карауле?
173
Цехе.
174
Название улицы, проходившей по берегу от Путиловского завода к Екатерингофу.
— Сто десять.
— Удвойте и утройте это число! Вожжеватов, бери моего Кузьмича и строй всех, кто не путает приклад с дулом. Надо сколотить отряд хотя бы человек в двести-триста.
— Сколотим, чего ж… Ну я побежал?
— Беги. Николай… как вас по батюшке?
— Иванович…
— Николай Иванович, срочно шлите надёжных людей на Обуховский, Ижорский, Металлический, Сестрорецкий оружейный и Охтинский пороховой. Нечего им в сторонке стоять, пускай тоже участие примут!
— Есть! — по-строевому ответил Стратофонтов.
— Максим!
— Тута я!
— Алексей!
— Я здесь!
— Организуйте госпиталь и военно-питательный пункт…
Раздав все цэу, Авинов сел за телефон. Сонная барышня соединила его с квартирой некоей вдовушки, у которой скрывался Рейли. Должен был скрываться, если не передумал делать ставку…
— Да? — ответил Сидней Джордж.
— Мы с вами ехали в одном «Астон-Мартине»…
— Я узнал ваш голос.
— Вы можете связаться с адмиралом Коуэном?
— Да. Что именно нужно?
— Еда! Консервы, хлеб, чай, сахар — всего, и побольше! Это станет лучшей агитацией…
Договорившись обо всём с Рейли, Кирилл вышел на заводской двор. Оставалось несделанным ещё одно очень важное дело — надо было связаться со здешним белогвардейским подпольем, пышно названным «Национальным центром». До этих не дозвонишься, надо, чтоб личная встреча, и всё такое. Конспирация, что делать. Петрочека, правда, особо не зверствовала, всего-то человек шестьсот-семьсот расстреляла за полугодие…
Подрезав ножом, Авинов отпорол подкладку своего френча — «Буки ноль два» передал его вместе с адресами двух явочных квартир. Вот они, химическим карандашом выведены. Не так уж и далеко… Та явка, что ближе, находилась в Упразднённом переулке. Это мимо деревни Волынкиной, через Екатерингоф по Лифляндской, потом по Эстляндской, и за Фонтанку. А там рядом совсем…
Выйдя на заводской двор, Кирилл порадовался — суеты не наблюдалось, путиловцы были народом организованным. Правда, далеко не все: половина рабочих была занята делом, а остальные-прочие стояли руки в брюки и созерцали. Многие и вовсе слиняли, просочившись за заводскую ограду: «Кабы чего не вышло…» Нашлись и ярые поборники советчины — этих разносчиков «красной заразы» заперли в вагонном отделе.