Агнесса среди волков
Шрифт:
— Это что такое?! Подумать только, какое бесстыдство! Что вы носите на занятия? Это же порнография! — В руках она держала богато иллюстрированное издание «Камасутры», которую я, конечно же, просматривала, как и все в нашей группе, эта книга принадлежала Лене Беляевой, чьи родители-дипломаты привезли ее из-за границы. Но я ее только держала в руках, в моей сумке она оказаться никак не могла, пока ее туда не подложили. Я медленно обвела взглядом аудиторию — все молчали, никто не промолвил ни слова. Заметно побледневшая Леночка Беляева склонилась над тетрадкой, делая вид, что что-то записывает. Может, им и было меня жаль, все читали «Камасутру», все прекрасно знали, что это такое, но никто не пожелал и слова сказать в мою защиту. Все было понятно: последний курс, распределение на носу, никому не хотелось рисковать карьерой, связываясь с Лерой и комсомольской организацией, — о моей стычке с
— Порнография, чистая порнография! Я этого так не оставлю!
И она действительно не оставила.
Куда только меня не таскали! Где только мне не читали нотации! Местком, партком, еще какой-то ком, деканат… Не хочу об этом вспоминать. Конечно, из института меня не выгнали, не выгнали даже из комсомола, дали «строгач» за «недостойное поведение». В конце концов, все же знают, что такое «Камасутра»! Но зато какой грязью меня облили! Какие сплетни обо мне распустили! Одну из них мне для очистки совести пересказал парень из моей группы: дескать, я любовница Баринова, делала от него аборт, а пощечину ему дала за то, что он отказался на мне жениться, а не женился он, в свою очередь, потому, что я шлюха… Мерзость! Нет, не осталось у меня добрых чувств по отношению к Alma Mater.
Конечно, ни о какой карьере после этого и речи быть не могло, причем мне не светило приличное место даже в Москве — о какой загранице могла идти речь! Оставалось только пойти учителем в среднюю школу — и это после переводческого факультета! Мне собирались к тому же сделать еще одну гадость: я прознала через сочувствовавшую мне секретаршу из деканата, что меня собираются засунуть по распределению в какую-то Тмутаракань, и вовремя подсуетилась — достала справку о болезни мамы, а так как я была ее единственным чадом и вообще единственным членом семьи, то деканатская комиссия удовлетворилась тем, что направила меня учителем французского в маленький поселок возле Мытищ, сорок пять минут на электричке с Ярославского вокзала. Я целый год там отработала, и это был самый тяжелый год в моей жизни. После того как, воюя с малолетними хулиганами, я прямо на уроке сломала парту, директриса согласилась меня отпустить подобру-поздорову. Учительница из меня вышла аховая. Мне совсем неинтересно было учить шалопаев, которым что французский, что эскимосский — все едино. К тому же я не выносила шума, который производят собранные вместе двадцать детей, даже если они и стараются вести себя тихо. Уйдя из школы, я пыталась найти себе интересное место по специальности, но это было бесполезно — слишком я подпортила себе анкету. Тогда я перестала биться лбом о стенку и поступила на вечерний психфак, о чем никогда не жалела. Но все это было позже. А из комсомола я выбыла по собственной воле и без скандала: просто за неуплату членских взносов.
Ни с Лерой, ни с Бариновым я после окончания института не встречалась; я слышала только, что Лера так и не вышла замуж, хоть и защитила диссертацию. Конечно, никакие моральные соображения не помешали бы ей нанять рэкетиров, чтобы меня изуродовать, но зачем, если она и так когда-то уже расправилась со мной, и очень успешно? В конце концов, это было уже десять лет назад… Интересно, в какой партии ныне состоит Баринов? Скорее всего громогласно защищает моральные принципы современного капитализма… Нет, столько времени с тех пор утекло, эти мои враги уже в далеком прошлом.
Кто же еще может ненавидеть меня так сильно, чтобы решиться на физическую расправу? Многие женщины меня не любят и завидуют мне, но не до такой же степени! До знакомства с Марком я вела себя как синий чулок: я была настолько не уверена в своей женской привлекательности, что предпочитала вести с мужчинами умные разговоры и слыла книжным червем. Жизнь с Марком совершенно меня изменила: я избавилась от своих комплексов и научилась нравиться мужчинам. Сейчас это моя вторая натура, я сознаю, что даже по телефону говорю с мужчинами совершенно иным тоном, нежели с женщинами. Я прекрасно отдаю себе отчет, что это в основном заслуга Марка и я должна быть ему вечно благодарна. Но как только я осознала свою привлекательность и это почувствовали окружающие, как меня вдруг невзлюбили представительницы одного со мной пола. Впрочем, слово «вдруг» тут неуместно, такого и следовало ожидать… Но факт остается фактом — женщины меня не любят, за очень редкими исключениями.
Были женщины, которые ненавидели меня без всякого повода, просто за то, что я существую. Ну, например, за то, что мужчины обычно встают, когда я вхожу в комнату. Или за то, что мне всегда уступали место на всяческих собраниях, куда у меня был обычай приходить самой последней. Или за то, что всегда находился желающий поднести мне до метро тяжелую сумку…
Как раз в то время у меня появилась очень влиятельная недоброжелательница. Нина Евсеевна Сорока была в то время ученым секретарем Института экстремальной психологии, и именно в предбаннике ее кабинета сидела я тогда за пишущей машинкой. Говорят, что толстые люди обычно добры; Нина Евсеевна служила живым опровержением общепринятого мнения. Женщина ниже среднего роста, очень похожая на снеговика, слепленного из черного снега (она всегда носила черное, считая, очевидно, что это ее худит, и волосы у нее тоже были черные), состояла она из трех шаров: нижний большой шар — выпирающий живот и обтянутый черным сукном такой же круглый зад, средний шар — пышная грудь над перетянутой талией, и верхний шар, отделявшийся от среднего едва заметной шеей: круглое лицо, круглые глаза за круглыми же толстыми стеклами очков, волосы собраны в круглый пучок на округлой голове. Тогда ей было лет тридцать пять — сорок; она была профессорской дочерью и сделала неплохую карьеру: говорили, что она собирает материал на докторскую. К тому же она была замужем. Еще ходили сплетни, что у нее есть любовник — наш молодой заместитель директора по науке Карасин. Но я в это не верила: Карасин, молодой доктор наук, интересный и интеллигентный мужчина с хорошим вкусом, вряд ли опустился бы до Сороки, к тому же я слышала, что жена у него — красавица. Скорее всего Нина Евсеевна сама выдавала желаемое за действительное и распускала эти слухи.
Говорила Нина Евсеевна со всеми свысока, как будто читала нотацию, занудным и монотонным голосом: она была убеждена, что владеет абсолютной истиной в высшей инстанции. От нее исходила такая уверенность в себе, что не надо быть психологом, чтобы понять, что все это — от комплексов. Трудно дурнушке не озлобиться… Меня она сначала не замечала, я для нее была всего лишь очередной девчонкой на побегушках. Обратила она на меня внимание по весьма курьезному поводу: я печатала очередную победную реляцию института, адресованную в высокие сферы Академии наук, и машинально исправила ошибку в тексте. Прочитав докладную, она прибежала ко мне разъяренная:
— Вы допустили в тексте целых три ошибки, а я же вам говорила, что здесь это недопустимо. Перепечатывайте!
Тут возмутилась я. Я не профессиональная машинистка и вполне могу сделать одну-две опечатки на странице, но ткнула она меня носом как раз в свою собственную ошибку. Спокойным тоном я произнесла:
— Извините меня, Нина Евсеевна, но в этом случае ошиблись вы, а не я. В данном контексте слово «кампания» пишется через букву «а», поверьте мне как дипломированному филологу.
Она не знала, что сказать, прошипела что-то нечленораздельное и, схватив бумаги, скрылась у себя в кабинете. Докладную мне так и не пришлось перепечатывать. Зато теперь она цеплялась ко мне по любому поводу: я, дескать, слишком много времени провожу в разговорах (когда она заставала у моего стола молодых ребят из научных отделов); я слишком вызывающе, чуть ли непристойно одеваюсь (в летнюю жару, когда все девочки-лаборантки надевали белые халаты на голое тело, я позволила себе появиться на работе в платье с большим декольте, выгодно подчеркивающим грудь); всякие недоучки думают, что разбираются в сложных вещах, которые требуют специальных знаний (в связи с тем, что я отредактировала неудачно сформулированный абзац). Судя по ее замечаниям, она прекрасно была знакома с фактами моей официальной биографии, очевидно, сочла за благо с ней ознакомиться после той стычки из-за исправленного слова.
Но хуже всего было то, что она стала следить за мной как самый бдительный кадровик: стоило мне опоздать на пять минут, пойти покурить в середине рабочего дня или даже задержаться в каком-нибудь отделе, куда я относила бумаги, она была тут как тут, со змеиным выражением на жирном лице (эти понятия трудно сочетаются, но было именно так) и змеиным же шипением:
— Как я вижу, вы не имеете ни малейшего понятия о трудовой дисциплине!
Я быстро поняла, что травля должна, по ее замыслу, окончиться моим увольнением, и при первой же возможности сменила «чистое» место секретарши на менее почетную, но куда более меня устраивавшую должность лаборантки. Работать со зверями мне понравилось гораздо больше, чем с людьми. Хотя с Ниной Евсеевной мне приходилось иногда встречаться — мы ведь работали в одном здании. Особенно памятной для нас обеих оказалась та встреча под лестницей, когда я налетела на нее сверху на черной Ведьме — и сама при этом выглядела как ведьма.